Всемирная выставка в Петербурге

Было похоже на то, что Венедикта товарищи всё-таки бросили. Он знал, что порою приходится терпеть и ждать команды от Исполнительного комитета очень подолгу, по несколько месяцев даже. Но тут явно был не этот случай: ведь ждать не велели, сказали, сигнал скоро будет. Однако никакого сигнала от энэмов так и не поступило. Венедикт был готов на что угодно ради Организации: умереть, убить по её приказу, даже уступить самую почётную роль в деле спасения России, если будет надо, кому-то другому. Но его просто бросили! Видно, сочли недостойным. Забыли. Решили отделаться. Вспомнилось, как одной очень перспективной девице из высшего света, хотевшей работать в терроре и рвавшейся быть исполнителем, велели сперва съездить на воды и подлечить нервы: говорят, министры-душегубы виделись ей в просто обывателях на улице, а одного полицмейстера она посчитала переодетым губернатором Петербурга. Вера Николаевна тогда ещё просила Венедикта не предоставлять этой молодой особе никаких энэмовских фамилий и адресов. Неужели теперь с ним вели себя так же?! Неужели считали уже непригодным для дела?! Более обидной ситуации Венедикт и представить себе не мог. Если бы Исполнительный комитет приказал ему оставить революционную деятельность — он пожалуй что и подчинился бы. Но его не удостоили даже таким приказом!

Были мысли в самом деле бросить революцию, устроиться приказчиком, забыть о народных страданиях и запахе динамита... Но понял — не сможет. Решил присоединиться к какой-нибудь другой революционной организации. Сперва искал выходы на «Союз» Ульянова и Цедербаума. Эта партия, конечно, очень маленькая, вечно ссорящаяся со всеми, бесперспективная, но ведь надо же хоть где-нибудь участвовать! Потом прочитал, что Ульянова арестовали, и передумал. Вскоре нашёл ещё какую-то группу, именовавшую себя немного-немало новой «Народной волей». Сперва воодушевился, но когда узнал, что следующий планируемый теракт будет состоять в убийстве какого-то скотопромышленника, а экспроприация — в налёте на его квартиру, понял, что опять не туда сунулся.

Венедикт уже совсем расстроился и разочаровался: в товарищах, в других организациях, в себе...

... И вдруг в один день встретил Федю.

Теперь тот, как оказалось, обслуживал фонари в другой части города. Вот почему Венедикт не сумел отыскать его прежде!

— Барин! Вот так встреча! — Крикнул Федя. — Так вы мне галош и не подарили!

— Прости, друг, — произнёс Венедикт после того, как они обнялись и расцеловались. — Не было возможности. Дом наш сгорел, Роза погибла, а Веру Николаевну я из виду потерял.

— Ну это ничего, — ответил Федя, не особенно расстроившись этой новостью. — Я другого хорошего барина отыскал. Он сказал, галоши ещё лучше справит, самые моднейшие, с треугольником!

— Это что ещё за барин?

— Вроде вас такой, — сказал фонарщик шёпотом. — За народ радеет тоже. Говорит, что за мужицкие страдания отомстить пора всем господам. И ещё говорит, что война между фабричными ребятами и капиталистами теперь будет. Не на жизнь война, а на смерть. В общем, барин такой... Интересный...

— Всерьёз ли он это?

— А как же! Говорит, его синемундирные тридцать лет продержали в застенках. А теперь он, значит, вырвался и мстит будет!

— Тридцать лет?!

«Уж не Нечаев ли?» — Подумал Венедикт. Сердце его заколотилось от восторга. Неужели Федя сумел выйти на такую легендарную особу?!

— Да как ты нашёл его?

— В чайной с одним заводским мужиком повстречался. Тот меня с другим свёл, с тем, который разные бумаги раздаёт рабочим на проходной. А тот с третьим — который шрифт дома хранит. Этот третий с моим барином через каких-то студентов сошёлся: ищут, говорит, тут человека, какой в классовой борьбе опыт имеет. Я и вызвался. Мы с барином немного говорили. Только про галоши, да про месть, да про войну. Обстоятельно беседовать мы завтра будем с ним — во-о-он в том трактире!

— Федечка! Возьми меня с собой! — Потребовал Венедикт.

— У него, может, галоши-то последние...

— Не надо мне галош! Борьбы хочу! За народ душа болит! Чувствую, решительная схватка надвигается! Я не могу в стороне быть!

— Ну, раз так, конечно! — сказал Федя. — Он как раз про товарищей с опытом спрашивал.

***

Нечаева он узнал сразу же — хоть и видел его лишь на фотографиях и гораздо моложе, чем нынче. Не узнать этого хитрого прищура, этого отрешённого взгляда, говорящего о том, что для его обладателя не существует никаких границ, никаких правил, никаких дурацких предрассудков, невозможно было! Седая клочковатая борода делала Нечаева похожим отчасти на Маркса, отчасти на Льва Толстого — если подумать, то была деталь неотъемлемая для нынешних властителей умов. Даже некая небрежность и немытость во всём облике героя Венедикту импонировали, делая его похожим на средневекового монаха, презревшего плоть, воспарившего духом в иные миры — в те миры, где уже есть социализм...