Всеволод Большое Гнездо из рода Мономаха. Византийские уроки Владимирской Руси

Одно из ключевых изречений в некрологе Всеволода, восходящее к Иоанну Златоусту, – о мече как атрибуте власти – отсылает читателя к летописному сказанию «О оубьеньи Андрѣевѣ», к тому его фрагменту, где противление легитимной власти квалифицируется как преступление против Бога: «Вѣща бо великыи Златоустець: тѣмже противятся волости, противятся закону Божью, князь бо не туне мечь носить, Божии бо слуга есть»[254]. В похвале Всеволоду знаменитая сентенция варьируется: «.князь бо не туне мечь носить – в месть злодѣем, а в похвалу добро творящим». В тексте самого некролога лишь констатируется, что княжий меч – символ правосудия; в контексте же с цитируемым сказанием подразумевается конкретный акт этого правосудия, о котором не упомянули современные событию летописи, но поведали более поздние: Всеволод завершил расследование убийства Андрея, начатое Михалком, и «злодѣевъ, дерзнувшихъ проліяти неповинную кровь брата его. всѣхъ изыска и сугубой казни предаде.»[255].

В числе казненных заговорщиков были бояре Кучковичи, братья жены Андрея Улиты, а согласно преданию, и она сама[256]

. Современные историки отрицают причастность Улиты Кучковны к заговору. Так, Ю. А. Лимонов утверждает: «Если Андрей и был женат на дочери Кучки, то первым браком. Уже ко второй половине 60-х гг. ее не было в живых»[257]. По мнению исследователей, в заговоре против Андрея Боголюбского участвовала его вторая жена. По наиболее распространенной версии, она была «яска», то есть аланка[258]; по другой, основанной на предположении, что «ясы» – одно из наименований волжских булгар, – булгарка[259]

. Возможно, именно потому, что в злодеянии против князя оказалась замешанной его супруга, составитель Владимирского свода умолчал о розыске и суде над убийцами, но оставил намек на причастность Всеволода к их наказанию.

Со словесным портретом князя-воителя, поборника справедливости, знаменательно перекликается иконописный образ, который традиция связывает с именем Всеволода Юрьевича. Помните необычную икону Димитрия Солунского, обретенную в послереволюционном Дмитрове?[260] Ту самую, что датируется концом XII – началом XIII в. и многими считается едва ли не портретом Всеволода, крещенного Дмитрием в честь этого святого. На иконе изображен сидящий на престоле воин в патрицианских одеждах, с полуобнаженным мечом. Он строг и сосредоточен, его ладонь покоится на рукояти. Что предпримет витязь на троне: вынет обоюдоострый клинок из ножен или вложит в них? Вечный вопрос, вечная дилемма власти.

Глава 5

Рукотворное чудо святого Димитрия

В Лаврентьевской летописи о молодом Всеволоде сказано: «благосердъ»[261]. Кроме него, никто из многочисленных героев свода не удостоился этого эпитета. Подводя же итог его «многомятежнаго житья», летописец характеризует князя, от одного имени которого «трепетаху вся страны», как ревностного христианина, «понеже не взношашеся, ни величашеся о собѣ, но на Бога все възлагаше, всю свою надежю»[262].

С юных лет, из которых около семи прошли в Византии, младший Юрьевич участвовал в богослужениях и паломничествах в святые места, а в зрелые годы основывал храмы и обители, окружал вниманием и заботой «черноризьцьскыи и поповскыи чины»[263]

. Так поступали многие русские князья, но немногим это удавалось так хорошо.

В ознаменование побед

Что знает сегодняшний человек об артефактах веры, столетиями влиявших на ход истории? Чудотворная икона обращала вспять завоевателя; нетленные мощи праведника исцеляли миротворца; покров Богородицы спасал от разорения столицу. Люди признавали благодатную силу святых реликвий, старались их обрести и сохранить.

Знаковым событием в княжении Всеволода Большое Гнездо стало возведение во Владимире Дмитриевского собора. С ним связано немало загадок, и вот лишь одна из них: в погодовых записях Владимирского великокняжеского свода, дошедшего до нас в составе нескольких древних летописных списков, ни слова не сказано о сроках и самом факте строительства этого храма. Другие церкви, созданные примерно в ту же пору, своевременно поименованы и датированы, а собор, почитаемый венцом белокаменного зодчества Владимирской Руси, впервые упомянут через много лет после постройки, без указания дня закладки и даты освящения. Лишь под 6720 г. (1212) Лаврентьевская летопись в посмертном слове о Всеволоде наконец-то отметила его дворцовый храм и похвалила князя, «ибо созда церковь прекрасну на дворѣ своем святаго мученика Дмитрия, и оукраси ю дивно иконами и писанием, и принесъ доску гробную изъ Селуня святаго мученика Дмитрия, мюро непрестанно точащю на здравье немощным, в тои церкви постави, и сорочку того ж мученика ту же положи»[264].