«Вся жизнь моя — гроза!»

Так полковник Бибиков второй раз предал Полежаева.

И друзья — злодеи скрытные — Злобно предали меня! —

писал поэт.

На душе у него было тяжело. Те, кому он поверил как друзьям, оказались врагами; настоящих друзей он тоже потерял.

Знойным летом 1834 года в Москве часто случались пожары; едкий запах дыма висел над городом, воздух был непрозрачен.

В то лето были арестованы Герцен и Огарёв, Уткин и Соколовский, а с ними товарищи, которые у них собирались.

Их поднимали ночью. Полицейские рылись в их книгах, бумагах, рисунках.

Всякая книга, всякая запись в тетради объявлялась подозрительной, преступной.

Карету, в которой увозили арестованного, окружали солдаты, конные казаки.

Люди, пережившие 14 декабря 1825 года, в те дни говорили юношам, студентам:

— Настал ваш черёд.

Через несколько месяцев был объявлен приговор: поэта Соколовского и старого полежаевского приятеля художника Уткина посадили в крепость, Герцена и Огарёва сослали в отдалённые города.

Москва опустела для Полежаева.

Поэт тосковал: только подружился он с надеждой, поверил, что полоска на горизонте заполыхает рассветом, как снова тьма сгустилась вокруг, снова сомкнулись над головой мрачные грозовые тучи.

И оттого, что была надежда, были счастливые дни, ночь теперь казалась ещё темнее, ещё беспросветнее:

Грустно видеть бездну чёрную После неба и цветов, Но грустнее жизнь позорную Убивать среди рабов.

«ЧТО Ж БУДЕТ ПАМЯТЬЮ ПОЭТА?»

Александр Полежаев

Дожди

Полежаев говорил:

— К чему киснуть и ходить с грустной физиономией: этим горю не поможешь.

И многие люди, которые встречались с поэтом, считали его весёлым человеком.

Лишь те, кто хорошо знал Полежаева, замечали, что в его в глазах всегда таится тоска.

В русской песне, которую сочинил Полежаев, были такие строчки:

Соловей мой, соловей,

Ты от бури и дождей, Ты от пасмурных небес Улетел в дремучий лес. Ты не свищешь, не поёшь — Солнца ясного ты ждёшь!

Но солнце ясное не всходило.

Попытки освободить поэта от солдатчины заканчивались неудачей. Когда полковник Бибиков сочинял письмо начальнику жандармов с просьбой помочь Полежаеву, он, наверно, не подумал, что, кроме него, были другие доносчики. А в папке у шефа жандармов Бенкендорфа лежала тетрадь — и в ней выписанные другим доносчиком строчки стихов Полежаева, в которых поэт беспощадно осуждал царя, воспевал свободу. На всякое прошение сделать Полежаева офицером следовал царский ответ: «Повременить».

Стихов Полежаева почти не печатали. Цензура сделалась ещё строже, чем прежде, и чуть не в каждой его строчке усматривала что-нибудь недозволенное. Он составил несколько сборников своих сочинений — и ни один не было разрешено издать.

Но серое пасмурное небо нависло не только над Полежаевым. Вся Россия как будто забыла о ясном солнце. И это печалило Полежаева больше всего. Он горевал, что «притеснители торжествуют на земле!».

Полежаев теперь часто проводил вечера в душном, битком набитом трактире. Он угощал вином своих товарищей-солдат, таких же несчастных, как он сам, и, стараясь перекричать шум, читал им стихи. Ему хотелось хоть на несколько часов забыть про бесконечные несчастья и обиды. Но когда хмель проходил, на душе становилось ещё хуже.

Полежаев никогда не жаловался на свою долю, держался бодро, даже весело, но в стихах поэт не может скрыть свои настоящие чувства, в стихах он обязательно искренен. И стихи Полежаева выдавали его отчаяние:

Перестаньте же без умолку идти, Проливные, безотрадные дожди! Дайте вёдру, дайте солнцу проглянуть! Дайте сердцу после горя отдохнуть!

«Венок победный»

В последних числах января 1837 года на Россию обрушилось великое горе — умер Пушкин. Он был убит на поединке приехавшим из чужих краёв офицером Дантесом, но все понимали, что за спиной Дантеса стояли те, кто сделал невыносимой жизнь великого поэта, — царь, его приближённые, Бенкендорф, жандармы.

Они постоянно следили за Пушкиным, стесняли его свободу, запрещали ему печатать многие произведения, вмешивались в его семейную жизнь.

Смерть Пушкина показала, что он был настоящий народный поэт. Тысячи людей пришли к его дому, чтобы проститься с ним — и это были не вельможи, а люди простого звания, одетые в мужицкие тулупы, потёртые шинелишки, а то и просто в лохмотья. Многие плакали, старались задержаться у гроба, чтобы всмотреться в лицо поэта.

«Народ приходил к Пушкину толпами, а знать не отдала последней почести русскому гению», — писал в эти дни один из друзей поэта.

Власти напугались. Последовал приказ, как можно меньше говорить и писать о гибели Пушкина и похоронить его втайне.