Всё будет хорошо, обязательно

Я сильно ущипнула её. Чем дольше длилась тишина, тем меньше дрожала её рука. Толпа вокруг нас рассеялась. Люди расходились по домам. Некоторые быстрым шагом, некоторые едва переставляя ноги. Одним хотелось как можно скорее оценить разрушения, другим этого, наоборот, очень не хотелось.

Мы с Йоханной всё ещё стояли, держась за руки и прижавшись друг к другу. Людской стены уже не было. По моей спине пробежал холодок. Только теперь я испугалась по-настоящему.

Я помчалась домой. Пахло дымом. Краешком глаза я увидела лежащее на земле тело. Мужское или женское – я не знала. И не желала знать. Я смотрела только перед собой, на дорогу. Но глаза видели больше, чем мне хотелось. Потому что я заметила убитую лошадь, её ноги странно торчали вверх. А потом я разглядела лужу крови между камнями мостовой. Я зажмурилась, но проку от этого не было. Я должна всё это видеть, хочется мне или нет.

Уже недалеко от нашей улицы я встретила сгорбленную старушку. Она стояла на пороге своего дома. Её дом был на месте. Старушка с головы до пят оделась в чёрное, только передник серый. Она опиралась на метлу. От соседнего дома ничего не осталось. Она смотрела на тротуар перед своим домом, покрытый обломками кирпича и пылью. И качала головой. Потом вышла из дома и принялась сметать этот мусор.

Самое обычное занятие. Необыкновенно обычное. Мне приятно было смотреть на старушку. Я перевела дух.

Увидев наш дом и маму, бросившуюся мне навстречу, я заплакала. Мама крепко обняла меня, и у неё за спиной я увидела остальных. Тут я разрыдалась ещё громче.

Мама гладила меня по спине, а я всё ждала, когда же она скажет, что бояться не надо. Но она молчала и только прижимала меня к себе крепко-крепко.

13.

Теперь ощущение «я дома» безвозвратно изменилось. Я всегда думала, что «я дома» означает то же самое, что «я внутри своего дома».

Теперь я узнала, что это не так. Вернее, не совсем так. Оказалось, что понятие «дом» включает в себя и то, что за дверью. Соседние дома, нашу улицу, рыночную площадь. Теперь всё это выглядело иначе: всё было покрыто пылью и битым кирпичом. Всё стало грязным, а наводить порядок казалось бессмысленным. Пыль проникала повсюду, в самые маленькие щёлочки и трещинки. Она поднималась по лестнице и забивалась под дверь нашей спальни. Волосы стали грубыми и сухими, точно лошадиная грива.

«Дом» – это были и люди. Родственники, соседи. От многих соседских домов теперь ничего не осталось. На их месте лежали только кучи строительного мусора. А здания, оставшиеся стоять, выглядели одинокими и испуганными. Такими же, как я сама.

Город заметно опустел. Те, кто продолжал жить в своих домах, вели себя совсем не так, как раньше. А оттого, что люди вели себя не так, как раньше, понятие «дом» стало ещё менее безопасным и уютным. Потому что многие переживали за своих сыновей, братьев и отцов, вынужденных воевать. Или горевали о других родственниках, убитых бомбой или снарядом.

Папа частенько сердился. Особенно когда речь заходила о нашем бургомистре, удравшем из города.

– И это называется бургомистр! Не хватает только, чтобы и я бросил свою семью на произвол судьбы так же, как он бросил город. Отец, который достоин называться отцом, остаётся на месте в любых условиях. Всегда.

– И мать тоже, – говорила мама.

– Разумеется, – сказал папа. – Но у нас, к сожалению, нет бургомиссис.

– Была бы у города мать, она бы, наверное, не сбежала, – продолжала мама. – Матери всегда остаются.

Если бы кто-нибудь рассказал мне, как люди живут во время войны, я бы не поверила. Я думала, что во время войны всем постоянно страшно. Но это не совсем так. Нам бывало страшно – иногда. Но по большей части мы просто продолжали жить. Не так, как раньше, но мы жили и делали всё то же, что другие. Мы ели – правда, меньше, чем прежде. Мы спали и время от времени видели во сне кошмары. Ходили в школу, хотя класс был теперь слишком просторным для нашей маленькой группки учеников. Мы смеялись. Причём искренне. Мы играли, и Клара тоже. Клара больше всех. На улице она находила свинцовые шарики из снарядов. И складывала их в мешочек, где уже лежали пульки. Жюль помогал ей.

– Как много книккеров! – радовался он.

В наших играх меня огорчало одно: что рядом не было Йоханны. Я не знала, где она. Слышала только, что вся её семья пыталась спастись от войны бегством. Каждый день приходили известия, что погиб кто-то ещё из жителей города. Некоторых из этих людей мы знали, некоторых нет. Но при каждом новом известии мы обязательно читали короткую молитву за погибшего и за его родных.

Когда мы слышали высокий звук, похожий на завывание скрипки, которая тянет одну и ту же ноту, всё громче и громче, мы замирали. И ждали разрыва снаряда. И вздыхали с облегчением всякий раз, когда становилось ясно, что этот снаряд предназначался не нам.