Всё, что имели...

— Кто знает, кто знает, а подготовку вести надо, — уклонился от прямого ответа секретарь парткома. Он сейчас не стал, да и не имел права посвящать начальника цеха в то, о чем прошлым вечером шла речь в обкоме партии и для чего в наркомат срочно вызвали директора завода. — Само собой разумеется, подготовка должна вестись исподволь, без привлечения лишних лиц… Да ты это знаешь не хуже моего.

— Какой вариант разрабатывать? — не без хитрости полюбопытствовал Леонтьев, надеясь кое-что выудить, уточнить.

— Все три вместе и каждый в отдельности, — ответил Кузьмин, опять-таки не вдаваясь в подробности. — Главное внимание обрати на людей. Сам видишь: то одного, то другого призывают в армию, а в случае эвакуации список личного состава может быть еще урезан. — Он помолчал, будто бы давая возможность собеседнику поразмыслить над сказанным, потом, прибегнув к своему любимому обращению, добавил: — Вот отсюда, отец родной, и танцуй.

Прежде, когда составлялись варианты планов эвакуации, и сам Леонтьев, и его товарищи по цеху считали это обычной учебой (подобная работа проводилась и до войны). Однако нынешний разговор в парткоме был, как ему думалось, не случайным. Даже по не присущей Кузьмину скрытности Леонтьев догадывался, что готовиться надо к событиям серьезным.

Пошел снег. Мохнатые крупные снежинки в безветрии плавно опускались на землю и тут же таяли. В другое время Леонтьев постоял бы, любуясь непрочным первым снежком, но сейчас ему было не до этого.

Вернувшись в цех, он увидел у себя в кабинете своего заместителя Николая Ивановича Ладченко с телефонной трубкой в руке и сразу догадался: тот опять разговаривает по телефону с женой. Перешедший, как и все цеховое начальство, на казарменное положение, Ладченко частенько позванивал домой, а вот он, Леонтьев, лишен такой возможности, и сколько бы ни трещал в его квартире телефон, трубку никто не возьмет. Некому брать… За неделю перед войной жена Лида и сын-второклассник Антошка уехали погостить к ее брату-пограничнику в Литву. Вслед за ними он тоже думал наведаться к шурину, уже носил в кармане подписанное директором заявление на отпуск. Оставалось только доложить о выполнении цехом июньского и квартального планов и — гуляй, отпускник!

И вдруг все перевернула война… В первый же день Леонтьев отправил жене телеграмму — возвращайся, мол, и ожидал: вот-вот получит ответную весточку, но проходили дни за днями, а Лида молчала.

Он еще до директорского приказа о казарменном положении стал дневать и ночевать в цехе, потому что ему было жутковато и мучительно бродить в одиночестве по пустой квартире, где все напоминало жену и сына…

По стеклам, заклеенным, как и всюду, бумажными полосками, текли мутноватые струйки воды, сдуваемые поднявшимся порывистым ветром.

Положив телефонную трубку, Ладченко зябко поежился и сказал:

— Ну и погодка… Ругнуть бы, да язык не поворачивается… Нелетная! В такую хмарь ни одна собака не гавкнет с неба.

Леонтьев позвал новую нормировщицу Зою Сосновскую и попросил ее пригласить в кабинет Конева — технолога цеха и секретаря партбюро. Невысоконькая черноглазая и чернобровая девушка привыкала к не таким уж сложным обязанностям нормировщицы и одновременно была кем-то вроде секретарши начальника цеха. Она заметно гордилась, что ее, вчерашнюю десятиклассницу, приняли на знаменитый оружейный завод, где когда-то работал ее отец, погибший от кулацкой пули в годы коллективизации.

— Если собираешь триумвират, значит дело пахнет керосином… Что случилось, Андрей Антонович? — обеспокоенно спросил Ладченко.

— Пока ничего существенного, но, кажется, нас ожидают события серьезные. Приказано вернуться к нашим вариантам плана эвакуации, — ответил откровенно Леонтьев.

— Какой эвакуации? Куда? Зачем? От нас до фронта вон какое расстояние! Красная Армия заставила фашистов перейти к обороне под Смоленском. Это во-первых. А во-вторых, впереди зима, а в холода немец — не вояка, — стал доказывать Ладченко, веря в нерушимость своих слов.

Вошедшему Коневу хорошо были знакомы услышанные сейчас высказывания Ладченко, и он вступил в разговор:

— А ты, Николай Иванович, уверен, что Гитлер вот-вот не кинется на Москву?

Ладченко усмехнулся.

— Он уже кидался, да по зубам получил. Он уже хвалился, что еще летом въедет в Москву на белом коне, да конь споткнулся на все четыре.

— Споткнуться-то он споткнулся, но ходули, к сожалению, целыми остались. Вот в чем беда, — заметил Конев.

— Давайте-ка, стратеги, своими делами займемся, подкорректируем варианты нашего плана эвакуации, — прервал их Леонтьев, сделав ироничное ударение на слове «стратеги».

В тот день, когда Зоя получила заводской пропуск, она помчалась к матери в госпиталь, чтобы похвалиться: принята на оружейный, будет работать в инструментальном цехе.