Всё, что имели...

В один из холодных зимних дней, побывав на заводах и в «Медьстрое», Леонтьев допоздна задержался у себя в кабинете. Он готовился к расширенному пленуму горкома, перечитывал, вносил поправки в свой доклад.

За окном шел снег — необыкновенно тихий, какой-то празднично-театральный. Чаще бывало по-другому. Стоило только выползти из-за гор снеговым тучам, и вот он — ветер, и поднимался буран… А сегодня тишь на улице, и мимо окна плавно пролетали крупные снежинки.

Единственным, кто радовался нарядным заснеженным горам, был, пожалуй, военком Статкевич, поговаривавший: какое, мол, раздолье для лыжников. Сам он ходить на лыжах не мог, но в школах, ремесленном училище и в молодежных рабочих общежитиях расписывал ребятам все прелести катания с гор, а Зоя Сосновская требовала от комсомольских комитетов — приобретайте лыжи! Если Марина Храмова отмахивалась: молодым нашим рабочим не до лыжных прогулок, у них главное дело — в цехах, Зоя сама шла к директору, в партком или завком.

Однажды на вопрос Леонтьева: не слишком ли военкомат увлекается лыжным спортом, Статкевич ответил:

— Я видел в снегах Подмосковья наши лыжные батальоны, они были грозой для немцев. Именно такой прицел я здесь и беру.

Снегу радовалась, конечно, и Елена Попова, а ему, Леонтьеву, заносы да сугробы вроде бы и ни к чему, на легковушке теперь за городом не проедешь, в областной город с Еленой не прокатишься… Эх, а хорошо они тогда съездили!

«Ну, размечтался», — оборвал себя Леонтьев и, вновь обратившись к докладу, задержался на словах о левшанских настроениях.

Сразу после Нового года Рудаков получил приказ наркомата отправить в Левшанск на восстанавливаемый завод группу опытных рабочих. Приказ был выполнен, и среди здешних оружейников прошел слушок: скоро еще будет создаваться группа для отправки, и посыпались директору, начальникам цехов заявления: «Прошу включить», «Прошу направить».

Нежелательные «настроения» пришлось обсуждать в парткоме, на цеховых собраниях, о них же он думал повести самый серьезный разговор на пленуме.

Поздно вечером в кабинет неожиданно ввалились шумные Рудаков, Маркитан и Ладченко. Отряхнувшись от снега, Рудаков поставил на стол бутылку шампанского, постучал по ней пальцем и с не присущим ему озорством сказал:

— Из резервов главного командования.

Догадываясь, что друзья пришли с какой-то доброй вестью, Леонтьев с нарочитой строгостью воскликнул:

— Вы что, пришли в секретарский кабинет бражничать!

Обращаясь к Ладченко и Маркитану, кивая на Леонтьева, Рудаков со смешком говорил:

— Мы к нему с радостью, а он кричит… У Ладченко сын родился!

— Николай Иванович кует оружие для фронта и кадры дли грядущих пятилеток, — весело добавил Маркитан.

— С наследником, дружище! — искренне поздравил отца Леонтьев и, поддавшись настроению поздних гостей, раззадорился: — Качнем трижды папу!

— Э, нет, не поднимем, он хоть и на военном пайке, не в прежнем теле, но тяжеловат, — наигранно посожалел Рудаков и тут же спросил у Леонтьева: — Ты слышал по радио «В последний час»? Нет? Окруженные под Сталинградом немцы полностью разгромлены!

— С этого и начинали бы!

Не сговариваясь и забыв о новорожденном, они вчетвером подошли к висевшей на стене карте с ежедневно отмечаемой Леонтьевым фронтовой обстановкой, молча смотрели на нее. Каждый знал о боях под Сталинградом только из газет и радиопередач и судил о военных действиях в пределах такой осведомленности. Ладченко вспомнил Виктора Долгих, погибшего на Дону, думал о нем, храбром бронебойщике, о подбитых им танках, которые не дошли до Волги…

Рудаков достал из нагрудного кармана карандаш, крест-накрест перечеркнул на карте обозначенный Леонтьевым сталинградский «котел», сказал:

— Не знаю, как вам, а мне кажется, что произошло на войне событие грандиозное.

— Эх, братцы, а не побежит ли теперь фашист аж до самой своей неметчины! — воскликнул Маркитан.

— Хотелось бы… Но вот какая арифметика получается: Гитлер потратил почти полтора года, чтоб к Сталинграду прорваться, и нам понадобится на путь до границы, наверное, тоже столько же, — сказал раздумчиво Ладченко.

— Ты что, Николай Иванович, собираешься воевать еще полтора года? — удивился Маркитан. — Мне думается, к середине будущего лета или к осени Гитлеру будет каюк.

— И я такого же мнения, — отозвался Рудаков. — А ты, Андрей Антонович, почему помалкиваешь? Или не согласен?

— Не в курсе, как говорится… Хотелось бы верить, что так и произойдет, но для твердой уверенности нужно знать значительно больше, чем нам известно, — ответил Леонтьев.

— И все-таки на душе праздник, товарищи, а если взглянуть на отца семейства Николая Ивановича, то двойной! — шумно сказал Маркитан.

Рудаков кивнул на Ладченко.

— Наш счастливый папаша что-то хмурится…

— Как же не хмуриться, если портит мне праздник наш уважаемый секретарь горкома, — шутливо пожаловался он. — Свой же человек, а жмет: запчасти для сеялок-веялок делай, кузнеца в колхоз посылай…