Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2

Я принес покупки на стойку. Джонни дружил с моей мамой в старших классах. На большинство покупателей он ворчал, но ко мне всегда был добр, даже если я только глазел на пластинки и ничего не покупал.

– Ты знаешь, что это мексиканский пресс? – показал он на пластинку Heroes.

– А что это значит? – спросил я.

– Винил очень тонкий, – объяснил он.

Я собирался слушать пластинку на мамином проигрывателе, которому было лет двадцать, и решил: качество воспроизведения настолько низкое, что толщина винила никак не может на него повлиять – ни улучшить, ни ухудшить.

Под мелкой моросью я целых полчаса ехал на велосипеде домой, сжимая бумажный пакет с пластинками в правой руке. Они не могли намокнуть – были надежно упакованы в пленку.

Дома я сначала послушал Lodger. Я ничего не понял в этой музыке, но она мне понравилась. Больше всего впечатлила песня «Look Back in Anger». Она была величественной и прекрасной.

Я ничего не знал об этом альбоме, но был уверен: он не может быть плохим.

Я сидел перед маминым проигрывателем в гостиной нашего маленького дома, стоящего у шоссе. Дождь прекратился, и в просвете между темными облаками показалось солнце. У меня в ногах на полу спал кот Такер, а на диване лежала наша собака Квини. Я слушал «Look Back in Anger», и мне казалось, что я летаю с огромными печальными ангелами где-то далеко отсюда, возможно, в горах.

Несколько лет назад мама встречалась с музыкантом, и, когда они расстались, он оставил у нас гитару. Недавно я начал учиться играть на ней у Криса Рисолы[133]. Однажды мама познакомилась с ним в супермаркете. Он учил меня аккордам, гаммам и основам музыкальной теории, но я не мог даже помыслить о том, что когда-нибудь смогу исполнить такую песню, как «Look Back in Anger».

Дослушав Lodger, я поставил «Heroes». Зазвучала «Joe the Lion», и гостиная с ее старой мебелью и спящими животными исчезла. Я оказался в темном баре, полном невыразимо печальных людей. Музыка казалась потусторонней, созданной тонкими бледными музыкантами, живущими в тоннелях метро.

А затем началась «Heroes». Я слышал ее однажды поздно вечером по радио, на нью-йоркской волне WNEW. Обычно эта радиостанция транслировала классический рок. Я слушал и не мог себе представить, какие инструменты дают такое необычное, космическое звучание. Гитары? Синтезаторы? Неожиданно музыка вызвала у меня, подростка, одержимого научной фантастикой, странный вопрос. Как человечество будет жить через тысячу лет?.. Я рос с убеждением, что будущее будет стерильным и безопасным. «Heroes» звучала так, словно будущее будет другим – полным красоты и тихой печали…

На внутреннем конверте я прочитал текст: «We can beat them, just for one day»[134]. И музыка обрела иной смысл. Зло всегда одерживает победу. Жестокость всегда побеждает. Но на короткий миг мы можем обрести любовь и тихое счастье.

Песня закончилась, и я переставил иглу проигрывателя, чтобы послушать ее снова. Это была самая прекрасная песня, которую я слышал. Почему на радио 20 раз в день звучала «Devil Went Down to Georgia», а «Heroes» была записана на дешевом виниле?!

Потом я перевернул пластинку, чтобы послушать оборотную сторону сингла. Помимо «The Secret Life of Arabia», на ней была только тихая музыка без ударных и вокала, похожая на саундтрек фантастического фильма. Я никогда прежде не слышал, чтобы почти целая сторона пластинки была заполнена инструменталкой. Но Дэвид Боуи был моим новым кумиром, и я решил, что он знал, что делал. Он был инопланетным музыкантом, космическим гением. Он выпустил кучу альбомов, его песни звучали на радио, он выступал на ТВ. Так что, размышлял я, если мне непонятна его «фоновая» музыка, то в этом лишь моя вина.

От меня требовалось только слушать оборот «Heroes», пока я не начну его понимать.

Нью-Йорк

(2002)

– Так почему Eminem вас так ненавидит?

В каждом интервью так или иначе поднимался этот вопрос. Меня воспитывали прогрессисты, с раннего детства я твердо знал, что нетерпимость и дискриминация устарели и ошибочны. У 60-х и 70-х годов были свои недостатки, но они вслух говорили о толерантности.

В начале 90-х президентом был избран Билл Клинтон, вверх рванул альтернативный рок. Nirvana и R.E.M. c неожиданной силой провозгласили: расизм – это плохо; антисемитизм – это плохо; женоненавистничество – это плохо; гомофобия – это плохо.

А затем случилось что-то странное. В конце 90-х музыканты начали бесцеремонно прославлять в клипах и текстах песен женоненавистничество и гомофобию. Мне казалось, что толерантность оттесняется в прошлое. Я, продукт воспитания хиппи, не мог молчать. И полагал, что другие музыканты, воспитанные в прогрессивных семьях, также выскажутся. Но ошибался. Вскоре стало ясно, что о гомофобии и женоненавистничестве я говорю в одиночестве.