Всё от земли

Выслушали расчетную экономию горючесмазочных материалов и времени, экономический эффект, предполагаемые заработки, выслушали с усмешкой и перешептыванием, и когда закончил выступление и покидал трибуну инициатор, бурных аплодисментов не последовало. Но предложение приняли и занесли в протокол единогласно, а организоваться в звенья отказались.

— Все это водевиль, Федор Яковлевич…

— Какой водевиль?

— Какой по воде вилами писаный. Из общего котла потом жди, что достанется, а в персональном все мое. Нет, я не пойду в это ваше механизированное звено.

Опытные, пропыленные, исколесившие поля вдоль и поперек и еще раз вдоль не соглашались — ладно, в них укоренился этот индивидуализм — Юрка Михайлов, который не знал, с какого конца и валок должен подбираться, и тот туда же:

— Не-е, дядя Федя, агитируйте кого-нибудь другого.

Вот уж воистину новое дело, как новая дверь: со скрипом приживается. Но если ты сказал — ты и сделай. И докажи.

Их имена, как имена первых, должны вписать в историю Варненского совхоза. А может, и в историю СССР. Историю ведь обыкновенные люди делают. Первое в стране механизированное звено Чеколовца — история хлебопашества. А значит — и человечества. Всё от земли. И голландский живописец 2-й половины XIX века очень верно выразил эту связь: «Я склонен историю человечества отождествлять с историей хлеба: если не посеять в землю, то что же тогда молотить?»

А Чеколовцу нужно было еще и веру посеять. Но не шли в затеянное им звено опытные комбайнеры. Проводить же эксперимент с юнцами — рискованно. Ну, согласились Коля Лихолюб и Слава Новиков. Так ребятишки ведь совсем. По восьмому классу неполной средней школы только-только закончили. Ну и что, что посещали кружок по изучению комбайна, организованный при совхозе? Ну, сдали теорию и практику по вождению и получили удостоверения механизаторов, но какие из них комбайнеры? Из троих один Ваня Пащенко, отец семейства, и заинтересован заработком, но тоже всего лишь учащийся Троицкого заочного сельскохозяйственного техникума, хотя и сам пришел к Федору Яковлевичу:

— Возьмете в звено?

— Я не против, но… права надо иметь и матчасть знать. Хотя, обожди-ка… А что, если тебя пристроить на ремонт комбайнов? Тут и теория, и практика. Лучше всякого института.

И все лето не вылезали из мастерской «чеколовецкие звенышки», прихватывая и выходные дни, и сверхурочные часы: для себя делаешь.

И завтра уже на полосу выезжать, а сегодня Иван Пащенко сдавал экзамен. Прямо у комбайна. У комбайна же заполнил и вручил ему председатель комиссии удостоверение механизатора. Человек все может, если захочет. А то ведь как, бывает, отвечают на экзаменах студенты, поступившие абы в какой, лишь бы в институт, куда пролезут?

— Конский навоз — это микроэлементы, пропущенные через лошадь, — бывает, отвечают они.

То-то уж не агроном ли из такого. И распахиваются потом сверхплановые участки земли, чтобы получать плановые урожаи.

Комбайн — машина особая. Не потому, что самоходный, а потому, что капризный при регулировке режима подборки.

— Это не балалайку настроить, — терпеливо урезонивал новичка звеньевой, когда новичок, изнемогая от нетерпения, начинал ойкать и хвататься за поручень, чтобы подняться по стремянке за штурвал.

Кто он еще? Мальчишка.

— Ой, да пойдет, дядя Федя.

— Не пойдет. Исполу сеем да исполу убирать начнем, так что получим?

Вот это вот «что получим» и тревожило: а ну как надумают копейки делить… Пока существуют деньги, существует и вред. И рознь. И распри. И классы. И еще неизвестно, чем они, деньги эти, были больше в развитии цивилизации: двигателем или тормозом.

— В общем, так, хлопцы, давайте договоримся на берегу. Или, точнее, на меже. Работать — кто как сможет, но чтобы на совесть. Вал — общий, заработок — единица, деленная на три.

— А почему не на четыре? А вам?

— Мне? Мне — остаток. Единица ж на три не делится, — отшутился звеньевой. — Это не ваша печаль, ваша печаль — хлеб убирать.

Сказал этакое на самой меже Федор Яковлевич и побаивается: согласятся ли? Ребята согласятся, для них еще заработок — не главное. Согласится ли Пащенко: у него своя семья и свои дети. Да к тому же он и мужчина как мужчина, с восьмиклассниками не сравнишь.

— Поровну — это как при коммунизме? — переспросил Иван Михайлович.

— Почти что.

— Я не против. Что молодежь скажет?

— А мы вовсе, — сказала молодежь.

А хлеба в тот год уродились — старикам не в память.

Человек не может без дороги, но не каждый прокладывает свою, чаще по готовым идут. Дорогами отцов. И ничего зазорного нет в этом. И все-таки одинаковых дорог, как одинаковых судеб, не было ни у кого. Схожих — много.

Схожими дорогами шли по войне братья Петр и Федор и по мирной жизни тоже схожими: между полей. И ни того, ни другого не соблазнили свернуть с нее. Федору «теплую» должность в военкомате предлагали, когда из госпиталя прибыл, — отказался, и Петр, когда партизанские отряды С. А. Ковпака соединились с частями Советской Армии, на предложение пойти учиться на офицера в высшее танковое училище тоже сказал:

— Нет!

— Но вы же все трактора и машины знаете…