Вслед за Эмбер

– Помнишь день, когда мы встретились? Я была в грязной одежде для верховой езды. – Она скрестила руки на груди, откинулась назад и закусила губу. – Я никогда не говорила тебе. О том, что произошло на самом деле. Когда Попкорн сломала ногу, я все видела. Дэнни пытался всего лишь удлинить ее шаг, и Попкорн споткнулась. Это могло случиться с кем угодно, – сглотнула она. – Папа прибежал с винтовкой и заорал как бешеный: «Ты, черт возьми, никчемушный! Я говорил тебе, лошадь не создана так гарцевать! Ты проклятый урод, долбаный педик!» А Дэнни взорвался: «Ты можешь бить лошадь, чтобы заставить ее делать по-твоему, но не меня! Давай, убей меня – но я не дам тебе убить того, кто я есть!» Я закричала, чтобы они оба остановились, но папа бросил винтовку и сказал: «Если ты можешь научить семисоткилограммовую лошадь вести себя неестественно, ты можешь и сам научиться вести себя так, как, черт возьми, задумала природа! Если ты этого не сделаешь, это сделаю я!» Это было невыносимо, лошадь кричала, и этот звук ударов, папа был готов убить Дэнни. Поэтому я выстрелила в бедную лошадь. Один выстрел, и все замерли. Папа замер с занесенным кулаком, Дэнни – с лицом в крови и широко раскрытыми глазами. Все было как в замедленной съемке, когда я направила оружие на папу. Он пристально посмотрел мне в глаза. Я… не собиралась промахиваться. Я хотела выстрелить. В собственного отца.

Она замолчала на мгновение и вытерла нос.

– Это был единственный раз, когда я видела, как он плачет. Потом он пошел в сарай. Не было у нас никакой Колыбельки – помнишь, я рассказывала тебе о ней. Никакой строптивой лошади не было. Помнишь синяк, с которым я появилась в Альбертоне? Его не могли скрыть никакие тени для век. Папа оставил вмятину в стене… моей головой. Мама попыталась остановить его, тогда он ударил ее о другую стену. Но то, что он сделал с мамой и со мной, не сравнится с тем, что он сделал с Дэнни, а Дэнни даже не сопротивлялся.

Моя челюсть, должно быть, отвисла, настолько шокировали меня ее слова.

– Стюарт знает?

Вот что я спросил. Мне было важно это знать.

– Смягченную версию. Только Дэнни знает. И мама. О таком не треплются. Когда об этом не говоришь, будто ничего и нет. Если я себе не напоминаю, то оно перестает существовать. Большую часть времени.

– Поэтому ты… вышла замуж за Стюарта? Чтобы сбежать? – мягко спросил я.

– Я чувствую себя грязной рядом с теми, у кого нормальные семьи. Стюарта пытали, он потерял жену, он знает, что такое боль. Наверное, мне нужна была отцовская фигура… Я знаю, это трудно понять.

Она нахмурила брови.

– У тебя нет причин чувствовать себя грязной. Боже мой, Эмбер, ты не сделала ничего плохого.

– Я знаю, но знать и чувствовать – разные вещи. – Она отвела взгляд. – Видеть, как Стюарт страдает, как ему становится все труднее есть, ходить в туалет… Это невыносимо.

Эмбер склонила голову и зарыдала, уткнувшись в ладони. Боже, как трудно было не обнять ее, но я решил, что лучше этого не делать, вдруг она воспримет это неправильно. Вместо этого я протянул ей коробку салфеток, она выхватила одну, затем другую и продолжила рассказывать, иногда в мельчайших подробностях, что здоровье Стюарта ухудшается по всем фронтам.

– Мне так жаль, что я вываливаю все это на тебя…

– Нет. Что ты. Для этого и нужны друзья.

Я помню, как спускался с ней по лестнице, на несколько шагов позади, чувствовал сильный запах ее травяного шампуня, смотрел на ее худую спину и удивлялся, как вообще кто-то мог поднять на нее руку. Выйдя на улицу, Эмбер посмотрела на меня. Ее лицо опухло, она хотела было сказать «пока», «увидимся» или что-то такое, но в преддверии сильной эмоции либо, может быть, на ее исходе она так и замерла с открытым ртом, не в силах проронить хоть слово. Эмбер закрыла рот, развернулась, она ушла, так и не произнеся того, что чуть было не произнесла.

В акациях шумно стрекотали цикады, будто вместе воспевали летний день, пока он еще длился. Я чувствовал запах океана в воздухе и ощущал, как он распространяется повсеместно, словно некая неутоленная тоска. Вдалеке гулко звонил колокол рыболовецкого судна и кричали чайки, взбудораженные вероятным уловом. Пора было жить, жить так, будто завтра не наступит, будто есть только сегодня, которое, если его не ухватить, в мгновение ока превратится во вчера и станет слишком поздно. Если бы только я… Но она уходила, и расстояние между нами увеличивалось с каждым ее шагом. Нас разделяло уже около двадцати шагов (или метров, или миль), когда она вдруг обернулась, то ли пошла, то ли побежала ко мне, приблизилась вплотную, почти грубо схватила мое лицо обеими руками и поцеловала в губы. Словно она наконец-то призналась: несмотря на все, что между нами произошло, она всегда любила меня не только как друга.

Но затем, через три секунды или около того, не то чтобы я считал, Эмбер отстранилась. Она была в шоке от того, что натворила. Прикрыла рот обеими руками.

– Этого не было, – произнесла она, задыхаясь.

– Да, не-бы-ло, – повторил я, пытаясь прийти в себя.

– Мы будем вести себя так, будто этого не было. Хорошо?