Вслед за Эмбер

Не очень-то приятное зрелище: некоторые люди получали удары в висок, по темени и лбу, кровь стекала по лицам ветвящимися струйками, рисуя речную дельту. Конечно, я никак не мог допустить, чтобы Эмбер пострадала, сейчас я отвечал за нее. Пытаться удержать ее в безопасности позади себя – отдельная, признаться, история, и вскоре я лично познакомился с полицейской дубинкой. Могу сказать одно: это больно. Потом, в самой заварушке, я упустил Эмбер из виду, и это меня сильно встревожило. Было, откровенно говоря, бесполезно пытаться двигаться в такой агрессивной, плотной толпе. Представьте протестующих с одной стороны и полицию с другой, меня толкают назад, вперед и снова назад в этой адской схватке, толпа напирает, требуя от полиции отступить (она и отступила). Все это превращалось в кровавую гражданскую войну! Я приложил много сил, чтобы выбраться из толпы и попасть на стадион. Страшно беспокоился об Эмбер, но решил, что мне лучше быть здесь, так она будет знать, где меня найти.

Прямо посреди матча над стадионом «Нико» пролетел самолет Cessna и сбросил мучные бомбы, которые создали дымовую завесу куда лучше, чем получилось бы у настоящего дыма, – прямо как в нашей парижской студии. На поле летели факелы, независимо от того, что там происходило – отбор, линейный выход или толчок. В какой-то момент с неба упала очередная мучная бомба, вырубив столба из «Олл Блэкс». Вот дьявол! Уверен, он не видел, как она летит на него! Все больше казалось, что трава покрыта снегом. Кое-где лишь слегка присыпало, но в других местах лежали плотные белые сугробы. И по мере того как лица игроков становились белыми из-за муки, они все больше походили – непреднамеренно, но все же – на грандиозную карикатуру прославления Южной Африкой белой кожи. Во всей этой неразберихе назначили пенальти в дополнительное время, но нарушение казалось детским лепетом по сравнению с тем, что я видел по пути сюда. Помню, я еще подумал, что будет чудом, если никого не убьют до того, как раздастся последний свисток, и я сейчас не о полицейском свистке. Финальный счет 25:22 остался в памяти, но подробностей – кто кого заблокировал, кто что и как забил – я уже не могу вспомнить. Важно одно: мы выиграли.

Когда все закончилось и толпа рассосалась, я пробирался сквозь хаос на Крикет-авеню и увидел наконец Эмбер на тротуаре. Глаз опух и еле открывался, фингал цветом напоминал сливу. Мало Эмбер травмы, так еще и такое унижение: двое полицейских силой тащили ее к фургону в нескольких шагах (вольных или невольных) от этого места.

– Эй! – Я громко крикнул, когда догнал их. – Она моя жена. Я о ней позабочусь.

Оба полицейских остановились и скептически посмотрели на меня, будто я был незнакомцем, помогающим выкрутиться преступнику, который по случайности оказался красивой блондинкой.

– Посмотрите, она ранена, ей нужно к врачу.

Я пытался изложить свои доводы, невзирая на толпу, которая орала «свиньи» и бросала в полицейских бутылки, правда не слишком метко. Полицейские обменялись взглядами и затем отправились ловить других. Я ожидал, что Эмбер упадет в мои объятия, словно я герой, который только что спас ее от виселицы. Но я, должно быть, что-то упустил, потому что вместо этого получил пощечину, быструю и неожиданную, – по левой щеке.

– Я тебе НЕ жена! Я не жена тебе, ты понял? Я есть и всегда буду женой Стюарта Генри Ридса.

Эмбер выглядела очень обиженной, будто я пересек священную черту.

– Я только пытался спасти тебя. Господи! – Я потрогал щеку, она горела от удара и еще больше от того, как Эмбер открытым текстом указала мне на мое место.

– Мне не нужно, чтобы ты «спасал меня»! Не в первый раз у меня синяк! Я сама справлюсь!

Она смотрела так зло, как никогда раньше, и, честно говоря, я испугался.

– Прости. Честно, я хотел только помочь. Что с тобой? Боже

.

– Это было так унизительно!

Эмбер вымещала гнев на мне, сжав руки в кулаки.

– Унизительно? Думаю, отправиться в тюрьму было бы куда унизительнее!

– Вовсе нет, если это во имя того, во что ты веришь. Они могут запереть меня, мне плевать!

Мы продолжали так спорить прямо посреди улицы. Нам, по иронии судьбы, как настоящим любовникам, было все равно, кто нас может услышать. Затем, оскорбленные и расстроенные, мы разошлись. Конечно, то, что мы сказали друг другу, лежало на поверхности, но то, что мы на самом деле чувствовали, наши эмоции, были глубже, и мы оба это отлично знали. Эмбер видела, что лежит под моим героическим «она моя жена», и это глубоко задело ее. Думаю, она обиделась за умирающего Стюарта, а еще за себя. Ее оскорбило, что я мог считать ее способной согласиться на подобное. Наверное, увидев ее раненой, я слишком явно показал свои чувства.