Вслед за Ремарком

Она сама приняла ее из ванны и помогла завернуться в розовый пушистый халат. Интересно, естественным образом фигура у нее такая или с помощью шейпинга? Служительница окутала мокрые волосы Нины таким же розовым, как халат, полотенцем и проводила ее в следующий зал. Там, разогретая косметической грязью, Нина уснула, а когда проснулась, почувствовала себя на удивление свежей и молодой, готовой к борьбе. С кем же она собиралась бороться? Ни с кем. Она просто хотела показать всему миру, и в первую очередь своему мужу, этой глупой девчонке Лизе и даже своему преподавателю Роберту, что она не просто бесцветная пылинка на этом свете, взявшаяся из созвездия четвертой величины. Что на самом деле и она что-то значит, уж если не для них, то хотя бы для себя; что и у нее есть собственные мысли и мнения; что и у нее есть вопросы, которые иногда ценны больше, чем ответы на них, и не стоит ее, будто несущественную деталь, так легко сбрасывать со счетов.

Служительница повела Нину на массаж, а после него в комнату отдыха, где ее напоили зеленым чаем, а потом оставили полежать в отсеке, напоминающем перламутровую раковину, отделенную от остальной части пространства драпированными занавесками. Но в этой комнате Нина была уже не одна. Откуда-то издалека плыли негромкие голоса, звучала музыка. Разговаривали дамы. Нина полежала немного, прислушалась. Разговор заинтересовал ее. Он был живым и достаточно откровенным, как всегда бывает в банях, вагонах, а теперь, по-видимому, еще и массажных салонах. Нине захотелось видеть лица тех, кто говорил между собой. Она спустилась со своей удобной лежанки и осторожно выглянула за пределы драпированных штор. Комната была круглой. Потолок возвышался над ней небольшим куполом, из центра которого лился неяркий свет и звучала музыка. По кругу, как в цирке на арене располагаются клетки, здесь были расположены кабинки, задрапированные шторами, будто детские люльки-колыбельки. В щель между кусками ткани одной из них Нина увидела женскую полную ногу – ступню и голень. Остальное скрывалось внутри. Нина вздохнула и легла обратно. Как ни хотелось ей включиться в животрепещущий разговор, ничего не оставалось делать, как молча слушать или надеть наушники, лежащие у изголовья, и отключиться. Нина решила стать молчаливой участницей разговора.

Он велся, как часто бывает в женских коллективах, о мужьях. Причем сначала расписывались все достоинства мужа, включая его заработок и черты характера – необыкновенную доброту, щедрость, постоянное желание послать жену куда-нибудь отдохнуть, его внимательность, чуткость, умение готовить, и далее перечислялись все мыслимые и немыслимые достоинства. Потом, обычно это произносилось с легким вздохом, отмечалось, что, к сожалению, из-за занятости муж сейчас мало времени уделяет дому, а после некоторой томительной паузы вдруг открывалось, что некоторое время назад, не сейчас, конечно, у него (о ужас!) наблюдалась любовница. И при этих словах большинство слушающих понимающе охали, кое-кто прятал ироническую улыбку, но все сходились в одном – изменника и беглеца необходимо было любыми усилиями вернуть на законное место! Такой обычно выносился общий приговор. Как поняла Нина, и сейчас разговор за шторками шел о том же самом. Она решила, что настал ее черед воспользоваться чужим опытом.

В общем плане разговор сводился к тому, что все мужики – бабники, но для тех из них, кто добился в жизни успеха, это простительно, так как женам они изменяют без материального ущерба для последних, по принципу – тот, кто платит, по праву заказывает музыку. Такое положение вещей изменить вряд ли возможно, и поэтому умным женщинам приходится с этим мириться, ибо чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. И те женщины, которые устраивают из-за неверности мужей скандалы и провоцируют их на развод, круглые дуры. Из всего вышесказанного следовало, что развод, инициированный женой, или, что еще хуже, доведение мужа до такого состояния, что он сам уходит из семьи, – результат природной тупости и как следствие неверной тактики в построении семейных отношений.

Голоса, раздававшиеся из-за шторок, принадлежали двум женщинам, не видимым Ниной. Первый – густое повелительное контральто, принадлежал, как казалось, женщине крупной, солидной и в возрасте, весьма искушенной в семейных делах. Хозяйка же второго, звучавшего намного слабее и тоньше, но всегда выражавшего полную солидарность с первым голосом, как показалось Нине, должна была быть женщиной более хрупкого телосложения и менее уверенной в себе. Нине тоже захотелось принять участие в дискуссии.

– А что же любовь? – осмелилась она сказать из-за занавески. – Неужели она ничего не значит в семейной жизни?

Длительная пауза – немое изумление от того, что кто-то посторонний решился вмешаться в беседу, да еще и возражать, – была ей ответом. Через некоторое же время контральто, уже до краев наполненное ядовитой иронией, прозвучало снова: