Времени прошло уже так много, что он уже дважды или трижды мог бы прийти в сознание. Приходили врачи… раз двадцать, и сказали, что из наркоза он давно вышел, но так и не объяснили, почему же мой Альфа не открывает глаза, ведь должен же.
Я же жду.
И родители его тоже ждут в коридоре на зелёных диванах. Вон, у мамы его синяки наметились под глазами. Да и у отца тоже. А он всё спит и спит.
Не лежу я на своей кровати – не могу спать одна, не привыкла. Вместо неё то ли полусижу, то ли полулежу рядом с моим Альфой, подперев подбородок ладонью, и любуюсь его лицом, с которого уже сняли маску, потому что он внятно дышит сам, ванильным небом, елью в сквере, всё ещё мерцающей радужными огнями, хоть уже и совсем светло.
Глаза закрываются сами собой. Предатели. Я заставляю их оставаться открытыми, напрягая веки так, что аж голова болит, но всё бесполезно: на ресницы будто кто по горе взвалил.
Ах да, скоро Рождество – поэтому кругом разноцветные ели. Сколько же их, красавиц, было там… на краю земли, в другом мире… словно в ином измерении.
На Рождество дарят подарки, загадывают желания.
Что-то нежное, но невыразимо тревожное касается кончика моего носа. Я открываю глаза и вижу спокойную, ласковую, обволакивающую солнцем и теплом, как летнее море, улыбку.
- Ты что, стоя спишь? – спрашивает она меня.
- Не стоя, а лёжа…
- Стоя, - упрямится она.
С ней всегда так – она вечно во всём права. Ну, и в чём смысл спорить? Нет его, смысла. Поэтому я тону в радости без оглядки. Захлёбываюсь поцелуями. Ем ладонями, пальцами. Вбираю в себя. Его щетина уже и не щетина вовсе, а пятнистая борода, к которой совсем не больно прижиматься губами.
- Ты здесь…
- Здесь! А ты-то! Ты! Где был столько времени?
Спал…
Та-ак долго?
- Ну… устал, наверное… очень, - вздыхает.
- А мы ждём тебя, ждём!
Его шершавые от стольких невзгод ладони вытирают мои щёки от слёз, но кажутся мне такими нежными… нежнее сегодняшней ванильной пудры в небе.
- Кто ждёт? – спрашивает он в своей манере Главного дознавателя.
- Я! Я, конечно же! И отец твой тоже и мама… Да все ждут!
- О-ох… - тянет и глубоко вздыхает. – Отец… Отец будет мно-го-зна-чи-тель-но молчать и смотреть в глаза так, что лучше бы ударил, но ма-а-ать… она даст оторваться. Потом пожалеет, позволит чуть подправить перья и снова даст оторваться.
От его хоть и слабой, но такой живой улыбки, от открытых глаз - видящих, узнающих, а главное, от местами самоуверенного тона меня почти опрокидывает от счастья. Голова кругом идёт – это наш с ним мир снова разгоняется. Откуда только силы взялись, чтобы прижать ладонь к моей щеке и даже плечи оторвать от подушки, тянуться… чтобы поцеловать.
- Осторожнее же! Трубочки оторвёшь! – беспокоюсь я.
- Какие ещё трубочки?
- Ну вот же, на руке твоей висят. Ты по ним получаешь все необходимые медикаменты и питательные вещества тоже, это чтобы ты поправился поскорее, чтобы нога твоя зажила… и всё остальное тоже.
- Остальное?
- Ничего важного! Всё важное в порядке!
- Фух… ну слава богу. А то я уже было напрягся насчёт важного… там точно всё на месте?
- Где?
- Ну… во всех важных местах.
- Ноги на месте. Обе руки тоже. Сердце бьётся – я регулярно проверяю.
- Так, очень хорошо. Ну а с
И только после «с самым», а точнее после нажима, с которым оно произнесено, до меня, наконец, доходит, что именно он имеет в виду. И я немного краснею.
- Ну… я не знаю. Думаю, всё в порядке тоже. А что там может случиться?
- Мало ли! Всякое бывает… Ох, - вздыхает.
Честно говоря, я тоже как-то начинаю беспокоиться.
- Ну а что, ты там что-то плохое чувствуешь? Боль какую-нибудь?
- Да в том-то и дело, что ничего не чувствую!
- Совсем ничего?
- Совсем.
Я пугаюсь. Это, конечно, не смертельно и не конец света, и любить его буду любым, и при том вечно…
- Может, проверишь? Всё ли там в порядке…
Не сразу, но я решаю, что стоит всё-таки проверить, и кладу руку поверх одеяла, нащупываю что-то невнятное.
- Нет… так ты ничего не поймёшь, - стонет мученическим голосом.
Я не шутку пугаюсь. Приподнимаю край одеяла, простынь, нащупываю вначале его перебинтованный живот, потом спускаюсь ниже и…
- О-о-ох, - снова тянет он, но уже совсем другим тоном. – Вот теперь чувствую!
- Гм-гм! – говорит кто-то.
Моя рука выдёргивается, как ошпаренная, но поздно – в дверях стоит его отец, а из-за его руки выглядывает и мать.
- Извините, - просит. – Тут мама больше не может… терпеть.
Глава 33. Последняя