Вспомним мы пехоту...

— Положение усложнилось, — сказал Кудрявцев. — Немцы начали наступление несколькими танковыми группами, расчленили наш фронт и рвутся к Москве. Не исключено, что и нашей дивизии скоро придется вступить в бой… — Он приподнял руку и плавно опустил на стол ладонью вниз. — Знаю, все знаю… Личный состав необучен, малобоеспособен… Так вот, даю вам три недели. Главное внимание обратите на взаимодействие подразделений. Три часа в день необходимо заниматься строевой подготовкой. Вопросы есть?

Вопросы у меня были. За день до того мы с начальником штаба полка составили план подготовки личного состава. В этом плане основное внимание уделялось изучению оружия, которое бойцы знали плохо, а также отработке способов борьбы с вражескими танками. Но для таких занятий требовались хотя бы макеты танков, а их у нас не было. Направляясь к командиру дивизии, я хотел посоветоваться с ним, где достать макеты или хотя бы материал для их изготовления. Но Кудрявцев даже не упомянул о занятиях по борьбе против танков, и я об этом промолчал. Куда уж там: три недели дано на все… Смутило меня только непомерно большое количество времени, которое отводилось на строевую подготовку.

— Товарищ полковник, что-то я не пойму. На строевую подготовку времени отводится больше, чем на изучение оружия. Словно мы не в бой готовимся идти, а на парад.

Кудрявцев повертел в руке карандаш, перевел взгляд на окно, за которым колыхались под ветром черные от дождя липы с остатками желтой листвы, и сказал деревянным голосом:

— Так нужно. Строевая сплоченность подразделений необходима для боя. Можете быть свободны.

Вышел я от комдива в полном недоумении. Конечно, строевая сплоченность подразделений в бою необходима, но она имеет смысл лишь в том случае, если бойцы подразделения отлично знают свое оружие, верят в его силу — такая вера очень помогает преодолеть страх перед врагом. Прибыл в полк, рассказал начальнику штаба о задачах, поставленных перед нами командиром дивизии. Тот только руками развел.

Но раз задача поставлена, ее надо выполнять. Плохо, конечно, что цель ее неясна. В таких случаях нам, военным, приходится утешать себя одной мыслью: начальству виднее.

Три недели усиленной строевой подготовки не прошли даром. Бойцы подобрались, приобрели некоторую лихость, кажется, даже шинели всем стали впору. Весело было смотреть, как они повзводно шагают по плацу, как каждый взвод на марше, дойдя до указанного места, делает поворот налево и длинными шеренгами, печатая парадный шаг и держа равнение, проходит мимо отдающего честь командира.

В конце отведенного нам для занятий срока, 5 ноября, устроили боевой смотр полка. Отлично прошли бойцы.

— Послезавтра праздник Октябрьской революции, — сказал мне начальник штаба, когда закончился смотр. — А что, Иван Никонович, наш полк, пожалуй, и на Красной площади не осрамился бы.

Я махнул рукой:

— До парадов ли тут, когда фашисты под Волоколамском, Москву бомбят…

Но начальник штаба как в воду глядел. Вечером, накануне праздника, я получил от нового командира дивизии генерал-майора В. А. Смирнова приказ, в котором было сказано: «Приказываю командиру 4-го стрелкового полка майору Мошляку И. Н. 7 ноября 1941 года к 9 часам 30 минутам вместе с полком быть на Красной площади города Москвы».

Первое чувство — радость. Значит, парад все-таки состоится! Второе чувство — опять радость. Мне и моему полку оказана великая честь. Мы пройдем по Красной площади, равняясь на Мавзолей В. И. Ленина. Перед боями это поднимет дух воинов. Но вдруг мною овладела тревога: достаточна ли строевая подготовка бойцов для такого ответственного парада? Красная площадь не полковой плац, это главная площадь страны. Ах, если бы знать заранее… Но мне тотчас стала ясна абсурдность этой мысли. Противник в ста с небольшим километрах от столицы. В такой обстановке парад должен готовиться в глубокой тайне: от коварного врага всего можно ожидать.