Вспомним мы пехоту...

К утру полк пешим порядком прибыл на указанный рубеж. После короткого отдыха мы приступили к созданию обороны. Бойцы рыли окопы полного профиля, строили блиндажи, землянки. Подмерзшую землю приходилось долбить ломами. Окопы и блиндажи рыли не только для себя, но и для остальных частей дивизии. К вечеру я уже смог занять свой блиндаж. В нем стояла жарко натопленная ординарцем железная печурка, стол на перекрещивающихся ножках и дощатый топчан.

Несмотря на близкую опасность, дух мой был безмятежен. Я знал, что, пока жив, не пропущу противника к Москве через занятый моим полком рубеж. Важность и ясность задачи давали удовлетворение.

Однако военная судьба распорядилась со мною самым неожиданным образом.

В середине ноября немцы начали новое наступление на Москву. На нашем направлении они дошли до Крюкова, взяли его и тут вынуждены были остановиться. Не сумев сломить сопротивления советских войск, гитлеровцы начали обходный маневр, также не принесший им успеха.

2-я Московская стрелковая дивизия была брошена в бой, но 4-й полк оставался в резерве на занятом ранее рубеже. Сдерживая бешеный натиск врага, опьяненного близостью Москвы, дивизия истекала кровью. Сражение шло в 16–17 километрах от нашего рубежа, мы слышали не умолкающий ни днем ни ночью гул боя. С часу на час я ожидал, что полк форсированным маршем бросят на помощь нашим товарищам. Но у командования были другие планы. Мне приказали готовить полк к наступательным действиям. Окрыленные, я и работники штаба, принялись за отработку атак, охватов, лыжных бросков… И вдруг опять все переменилось. В конце ноября, когда под Крюковом создалось критическое положение, полк расформировали для пополнения других частей дивизии, а меня, неожиданно оставшегося не у дел, направили в Москву, в Главное управление кадров Наркомата обороны СССР.

Прощаясь с командирами подразделений, скрывая горечь, я бодро говорил:

— Ничего, товарищи, через недельку встретимся, буду где-нибудь рядом, дальше фронта не пошлют, а ближе всего фронт на нашем участке.

Подходя к массивному зданию, в котором размещалось Главное управление кадров, я гадал, на какой участок фронта меня направят командиром полка. Под Крюково? Под Яхрому? Под Малоярославец? Решил: если поинтересуются моим мнением, попрошусь под Крюково. Что у них там, излишек командирских кадров, что ли?..

Час спустя я вышел из управления, совершенно ошарашенный своим новым назначением. Через два дня я должен был вступить в должность начальника штаба 106-й стрелковой бригады, которая формировалась в городе Павлово на Оке. Вот уж чего не ожидал, того не ожидал! Вместо фронта изволь отправляться в глубокий тыл…

Ночью, лежа на вагонной полке поезда Москва — Горький, я вспоминал вежливые объяснения полковника, с которым разговаривал в Главном управлении кадров:

— Товарищ Мошляк, война только разгорается, продлится она, по-видимому, не один год и потребует немалых людских ресурсов. Поймите, если бы мы удовлетворяли все просьбы об отправке на фронт, фронт перестал бы получать подкрепления — их просто некому было бы формировать. Так что призовите на помощь здравый смысл и отправляйтесь на место службы. Желаю успеха!

«Ах, полковник, полковник… Как это легко посоветовать призвать на помощь здравый смысл и как трудно здравому смыслу подчинить сердце!» — думалось мне.

Да, разумом я прекрасно понимал: чтобы успешно вести войну, в глубоком тылу необходимо непрерывно формировать новые части и соединения, личный состав которых должны обучать военному делу опытные, знающие командиры. Но вот с чем не хотело смириться сердце: почему формированием резервов должен заниматься именно я, Иван Никонович Мошляк, участник боев на озере Хасан, Герой Советского Союза? Почему мне, участнику исторического парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, отказано в праве защищать Москву, выполнить клятву, данную перед Мавзолеем Владимира Ильича Ленина? Конечно, начальству виднее и приказ есть приказ, но сердцу не прикажешь…

Поезд увозит меня на восток, все дальше от фронта. Вот уже и Владимир остался позади, а сердце мое там, у поселка Крюково…

В ОГНЕ 42-ГО

Маленький, сельского вида городок Павлово раскинулся на высоком откосе, спускавшемся к широкому заснеженному руслу Оки. Кривые улочки, дома купеческо-мещанского типа: первый этаж каменный, второй — бревенчатый. Из промышленных предприятий стоит упоминания небольшой заводик, в мирное время выпускавший знаменитые павловские ножи, вилки, замки и другую железную утварь.

Приехал я в Павлово в один из первых дней декабря. Утро стояло солнечное и морозное. Дым из печных труб курился над крышами, таял в белесом небе.

Шагая по обочине улицы, по тропинке, протоптанной между сугробами, я размышлял о превратностях своей военной судьбы. Думал ли я еще недавно, готовя свой полк к смертельной схватке с фашистами, что через несколько дней окажусь в захолустном тихом городке?