Встречи с Индонезией

Живя в Муара Медаке, я неоднократно убеждался, что оранг-сини, как и все индонезийцы, довольно легкомысленный народ. Как-то я дал лекарство парнишке, у которого в течение десяти дней не прекращалось кровотечение, и строго наказал прийти за лекарством на следующее утро. Лекарство, видимо, помогло, и парень больше не появлялся. Точно так же вела себя женщина, у которой я лечил загноившуюся рану на ноге. Положив пенициллиновую мазь и сделав перевязку, я пригласил ее прийти ко мне завтра на осмотр. Конечно, она не пришла. Наверное, ее напугало мое требование не только выстирать с мылом бинты (это ей было понятно, так как одежду здесь стирают с мылом), но и прополоскать в кипяченой воде. Слыхано ли такое!

Запасы лекарства иссякли, нет больше пенициллиновой мази и средств от кожных болезней, поэтому мой отъезд, я думаю, никого не опечалит. Когда на реке появился «Салуанг» — кораблик, плывущий из Баюнлинчира в селение, откуда на автобусе можно добраться до Палембанга, — я погрузил на него свои лары и пенаты и сел сам.

Перед отъездом произошел пренеприятный разговор с Амином. Он, дескать, для себя ничего не желает, ему достаточно подарков, которые я ему оставил, он, мол, ездил со мной по дружбе, но вот его племянник (парнишка, какое-то время состоявший при нас поваром и прачкой)… Ему я должен заплатить пять тысяч рупий. Оторопев от этой неслыханной наглости, я все-таки даю немного денег, хотя прекрасно понимаю, что никакому племяннику они не достанутся.

На корабле много молодежи, направляющейся на учебу в среднюю школу. Среди плывущих много мусульман, но, хотя сегодня пятница, молящихся мало. В полдень свои молитвенные коврики расстилают всего двое мужчин и одна женщина, которая отбивает низкие поклоны, предварительно облачившись в какое-то сложное белое одеяние и повязав тесемкой платок на голове. Остальное время она перебирает четки и безуспешно пытается склонить к молитве весело щебечущих девушек.

Река Лаланг — двести, а может быть, и меньше километров длиной — впадает в морской залив, так глубоко врезающийся в сушу, что скорее напоминает реку. Тем не менее на карте он обозначен как залив.

Сойдя на берег, сразу же кинулся на поиски попутной машины до Палембанга. Нашел грузовик, владелец которого согласился меня прихватить, и даже бесплатно. Пока ждал шофера, разговорился с другими пассажирами, среди которых был один офицер административной службы. Он был затянут в мундир, на голове фуражка военного образца, под мышкой тросточка — ни дать ни взять английский офицер. И изъяснялся он исключительно по-английски. Индонезийский употреблял только в разговоре с местными жителями, но при этом всем своим видом старался показать, что он человек цивилизованный, не то что «эти»… Меня его скверный английский раздражал, и я отвечал ему по-индонезийски.

Но вот мы наконец тронулись с места и поехали через лес. Глазам открылось поразительное зрелище — горели джунгли. Но что меня удивило больше всего: ни на кого это не произвело ни малейшего впечатления. Горит и горит — обычное дело. Километрами тянулось пепелище, временами то тут, то там вспыхивали языки пламени, правда, не настолько большие, чтобы представлять для нас опасность. Лесные пожары, объяснили мне, полезны: после них легче корчевать землю, строить дома, охотиться на дичь, которая бежит от огня, рубить упавшие деревья.

В Палембанг прибыли поздно вечером и подкатили к самой семинарии, где меня тепло встретили, помогли снять багаж, накормили ужином. В преподавательской столовой подали как индонезийские, так и европейские блюда. Обычно я предпочитаю индонезийскую кухню, но тогда, увидев рис, попросил какой-нибудь европейской еды.

Перед самым отъездом мне представилась возможность осмотреть дворец одного местного магната. Это настоящий музей, построенный богатым палембангцем, служившим в голландской администрации на Суматре и влюбленным в ее национальную культуру. Поехали туда с миссионером Бюхлером и двумя преподавателями. На высокой лестнице нас встретила свояченица хозяина, голландка, исполнявшая обязанности хранительницы дворца-музея. У порога сняли обувь: пол устлан коврами и циновками. В огромном холле — роскошные кресла, похожие на троны монаршей пары в зале для приемов, но это были кресла для новобрачных, в которых они восседали во время бракосочетания. Перед креслами на столике — книга для посетителей, куда и мы вписали свои имена. Потом побывали в комнате, где невеста провела последние часы перед бракосочетанием. Все сохранилось в том виде, как было во время свадьбы хозяев дома. Однако в этом музее царила атмосфера жилого дома. Действительно, здесь кто-то жил. В серванте мы увидели коллекцию кукол — хобби хозяина. Не было только хозяйки. Во дворе нам показали роскошный и вместе с тем по-мусульмански скромный склеп. Под двойной крышей — низкое каменное надгробие и два камня. Рядом оставлено место для мужа.

В парке олени, статуи. Скульптор, как оказалось, жил в доме своего хлебо-, а точнее, рисодавца.