Встречи с призраками

Что касается Октавиуса Гастера, то, как бы он ни выглядел, уже назавтра ему удалось полностью очаровать весь Тойнби-холл. Каждого из нас по отдельности и всех вместе он ухитрился изумить объемом и разноплановостью своих познаний. Отцу Чарли, ветерану Крымской кампании, он поведал множество малоизвестных подробностей о Крыме (после чего полковник и слышать не хотел о его возможном отъезде). Лейтенанту Дэйсби сообщил массу столь же малоизвестной информации о Японии. Даже Чарли, большому любителю гребного спорта, Гастер прочитал подлинный цикл лекций по поводу соотношения нагрузки на лопасть и рукоять весла, о рычагах, углах опоры на уключину, точках приложения сил и прочем, пока мой бедный жених, исчерпав доводы, не оказался вынужден сам уклониться от продолжения беседы.

Все это швед проделал так деликатно и ненавязчиво, что никто из собеседников не почувствовал себя обиженным. При этом во всех его словах и поступках чувствовалось подлинное, а не показное превосходство, своего рода власть — не подавляющая, принуждающая к отпору, но тем не менее вполне реальная. Особое впечатление на нас произвел такой случай.

У Тревора был огромный и чрезвычайно свирепый бульдог[48], беззаветно преданный своему хозяину, но абсолютно не допускавший фамильярного отношения со стороны кого-либо из нас. Как и следовало ожидать, в Тойнби-холле все очень косо поглядывали на этого свирепого зверя, но поскольку Тревор был очень привязан к нему и — я уже упоминала, Чарли с Тревором являлись закадычными друзьями, пришлось отнестись к бульдогу как к неизбежному злу. Однако держать его в доме все-таки сделалось невозможно, и пса переселили в пустующую конюшню, тем самым превратив ее во что-то наподобие огромной конуры. Этот поступок собака расценила как покушение на собственные права и сосредоточила особенную нелюбовь на владельце Тойнби-холла. Стоило полковнику пройти мимо конюшни, как бульдог принимался скалить клыки и рычать. Впрочем, и всех нас (разумеется, кроме собственного хозяина) пес не обделял антипатией.

На следующий день после прибытия Октавиуса Гастера мы как-то раз проходили мимо конюшни. Наш гость, конечно, услышал доносящееся оттуда злобное рычание.

— О! — произнес он. — Это ваш пес, мистер Тревор?

— Да, мой. Его зовут Таузер.

— Должно быть, это бульдог? Из тех собак, которые на континенте считаются национальным символом Англии?

— Да, это чистокровный бульдог, — гордо подтвердил студент.

— Потрясающее животное. Я хочу сказать — потрясающее в своем уродстве. Не могли бы вы на минуту спустить его с привязи? Мне хотелось бы увидеть его в движении. Согласитесь, держать на цепи такое мощное и полное жизни существо просто жалко…

— А вы не боитесь, что он вас искусает? — В глазах Тревора на миг блеснула лукавая искорка. — Впрочем, вам ли, прошедшему через такие испытания, бояться какой-то собаки…

— О, вы абсолютно правы, мистер Тревор. Мне ли ее бояться?

Тревор покачал головой и, сохраняя на лице то же выражение потаенного лукавства, вошел в конюшню. Чарли попытался было сказать, что шутка зашла слишком далеко, но его слова были заглушены яростным рыком Таузера. Все мы, кроме Октавиуса Гастера, инстинктивно отпрянули от конюшни. Швед остался на месте, и по его бледной физиономии блуждал не испуг, а почти брезгливая смесь скуки и любопытства.

— Эти красные огоньки в темноте, если не ошибаюсь, его глаза? — спросил он.

— Да, — сказал студент. Мы услышали, как он расстегнул ошейник.

— Иссс! — выкрикнул Октавиус.

Яростный рык собаки вдруг сменился пронзительным жалобным визгом. Словно бы сам себя осадив посреди прыжка, пес рухнул на устланный соломой пол конюшни — и припал к нему, точно желая стать как можно менее заметным.

— Что за черт с ним творится? — в изумлении воскликнул Тревор.

— Иссс! — повторил Гастер; звук этот был сух и звонок, словно щелчок металла, — и в нем чувствовался непонятный, но неодолимый приказ. — Иссс!

К нашему великому удивлению, бульдог мелкой трусцой выбежал из конюшни и улегся у ног шведа. Пса словно подменили: это был совсем не тот неустрашимый Таузер, которого мы видели каждый день. Прижатые к голове уши, виляющий хвост, подобострастно-испуганное выражение некогда яростной морды… Перед нами была не собака, а живой символ собачьего унижения.

— Хороший песик, хороший… Только что-то уж очень пугливый! — произнес швед, гладя бульдога по спине. — А теперь пошел прочь, отправляйся туда, где тебе место.

Пес развернулся и послушно вбежал обратно в конюшню. Мы услышали звон цепи: Тревор снова привязывал бульдога. В полутьме конюшни было невозможно рассмотреть, что там произошло, но когда через короткое время студент появился на пороге, его правая рука была в крови.

— Что за дрянь! — выругался он. — Не понимаю, что с ним такое… За все три года своей жизни Таузер меня еще ни разу не кусал!

Не уверена, но мне показалось, что шрам на лице нашего гостя коротко дрогнул, словно бы от скрытой улыбки. И теперь, вспоминая все это, я почти не сомневаюсь: именно с той минуты я начала испытывать к этому человеку страх. Страх и отвращение.

III