Встречи с замечательными людьми

Елов и Погосьян, когда познакомились, скоро так привязались друг к другу, что дай Боже всем родным братьям иметь между собой такие отношения. Но наружное проявление дружбы этих двух приятелей было совсем особенное и трудно объяснимое.

Насколько они любили друг друга, настолько же они были грубы друг с другом. Но под этой грубостью скрывалась такая нежная любовь, что видевшего и чувствовавшего это такое отношение трогало до самой души. Несколько раз я, зная подкладку той или иной грубости, не мог владеть собой, и от умиления у меня невольно выступали слезы на глазах.

Например, бывали такие картинки:

Елов попадает к кому-нибудь в гости, где ему предлагают конфеты, и условности данного места обязывают его съесть конфету, чтобы не оскорбить предложившего. Елов, как он ни любил конфет, бывало, ни за что ее не съест, а спрячет в карман, чтобы снести Погосьяну; но даст ему не просто, а употребит при этом всевозможные насмешки и целую кучу словесных оскорблений.

Он это делал обычно так: во время разговора или обеда он как бы нечаянно находит в своем кармане конфету и, протягивая Погосьяну руку с конфетой, прибавляет:

– Черт возьми, откуда у меня завалялась в кармане эта дрянь. На, жри эту гадость! Это по твоей специальности жрать все, что кому не надо.

Погосьян берет ее, тоже ругаясь, вроде:

– Куда твоему рылу такой деликатес; тебе только в пору жрать желуди, как жрут твои братья свиньи!

А пока Погосьян ел конфету, Елов, делая презрительное лицо, говорил:

– Смотрите, как жрет; смакует, как карабахский осел колючки. Теперь, после этой конфеты, он будет за мной бегать, как собака Жучка, потому что я дал ему эту гадость.

И разговор продолжался в таком роде.

Елов, кроме того что был феномен по знанию книг и авторов, стал впоследствии также феноменом по знанию разных языков. Я, который тогда говорил на восемнадцати языках, чувствовал себя перед ним щенком. Когда я еще не знал ни одного слова из языков европейских народов, он говорил уже почти на всех этих языках в совершенстве, так что трудно было узнать, что он не той национальности, на языке которой он сейчас говорит. Например, раз был такой случай:

Профессору археологии Скрыдлову (о нем будет речь впереди) нужно было перенести через реку Аму-Дарью одну афганскую святыню, а сделать этого не было никакой возможности, так как за переходящими русскую границу в обоих направлениях было учреждено большое наблюдение – как со стороны афганских стражников, так и со стороны английских войск, почему-то там в то время находившихся во множестве.

И вот Елов, достав где-то старую одежду английского офицера, переоделся и пошел туда, где стоял пост этих войск, выдавая себя за англичанина из Индии, попавшего сюда на охоту за туркестанскими тиграми, и сумел так завлечь их внимание своими английскими рассказами, что мы успели без помехи этих английских войск, не торопясь провести с того берега то, что хотели.

Елов, кроме всего, что он делал, еще усиленно учился; но он не поступил, как собирался, вольноопределяющимся, а поехал в Москву, где блестяще выдержал экзамен в Лазаревский Институт и через несколько лет выдержал при университете, кажется Казанском, экзамен на звание филолога.

Как у Погосьяна было своеобразное понятие о физической работе, так и у Елова был очень оригинальный взгляд на мозговую работу. Он говорил:

– Все равно наша мысль работает день и ночь. Чем позволять ей думать о «шапке-невидимке» или о «богатствах-Аладдина», лучше пусть мы будем заняты чем-нибудь полезным. На давание направления мысли, конечно, идет некоторая энергия, но этой энергии пойдет за сутки не больше того, сколько у нас расходуется на переваривание одного завтрака. Поэтому я решил изучать языки, чтобы не только не допускать самую мысль дармоедничать, но и не позволять ей своими идиотскими мечтаниями и ребяческими фантазиями мешать другим моим функциям. А знание языков само по себе, может быть, когда-нибудь и пригодится.

Этот мой друг юности еще жив и здоров и в полном благополучии проживает в одном из городов северной Америки.

Во время мировой войны он был в России и большей частью проживал в Москве.

Русская революция застала его где-то в Сибири, куда он ездил проверять один из многочисленных своих книжных и писчебумажных складов.

Во время революции он вынес очень много неприятностей, и она также смела с лица земли все его богатства.

Только три года тому назад его племянник, доктор Елов, приехав из Америки, уговорил его переселиться туда.

Князь Юрий Любоведский

Замечательным, из ряда вон выходящим человеком был также и князь Юрий Любоведский, родом из России.

Он был намного старше меня и в течение почти сорока лет был моим как бы старшим товарищем и близким другом.

Отдаленной, косвенной причиной того, что мы с ним встретились на жизненном пути и сочетались тесными узами многолетней дружбы, послужило то событие, что семейной жизни его суждено было внезапно трагически оборваться.