Раз как-то от скуки я взяла из библиотеки князя одну книгу под названием «Мир-вибраций», которая дала моим мыслям о музыке определенное направление. Автор этой книги вовсе не был музыкант, и по всему было видно, что он и не интересовался музыкой – он был инженер-математик. В одном месте своей книги он упомянул о музыке только как для примера объяснения вибраций. Он писал, что звуки музыки, имеющие известные вибрации, наверно действуют на имеющиеся тоже в человеке вибрации, и потому-то человеку и нравится или не нравится та или другая музыка. Это я сразу поняла и с предположениями инженера вполне согласилась.
Мои мысли в этот период всецело были поглощены этими интересами, и даже когда я разговаривала с сестрой князя, я всегда старалась переводить разговор на музыку, благодаря чему и старушка постепенно стала интересоваться значением ее, и мы уже вместе или рассуждали о ней, или делали опыты.
Сестра князя даже купила специально для этих опытов несколько кошек и собак и еще некоторых других животных.
Мы стали также призывать к себе для опытов кого-нибудь из нашей прислуги, поили их чаем и часами играли для них на рояле.
Первое время наши опыты были безрезультатны; но раз, когда у нас были в гостях человек пять нашей прислуги и десять человек мужиков из бывшей собственной деревни князя, половина из них заснула от исполнения на рояле сочиненного мною вальса.
Мы этот опыт повторили несколько раз, и с каждым разом число засыпавших все увеличивалось. Хотя я со старушкой сочиняла, по всевозможным принципам, и другую музыку для иных воздействий на людей, но кроме усыпления гостей мы ничего не добились.
В конце концов, я от работы и постоянных дум о музыке так утомилась и исхудала, что когда старушка раз внимательно посмотрела на меня, она испугалась и, по предложению одной знакомой, заторопилась увезти меня в заграницу.
Мы поехали в Италию, и там я, развлекаясь другими впечатлениями, постепенно стала приходить в себя. Только через пять лет, когда я с вами предприняла наше памиро-афганское путешествие и увидела опыты братьев Монопсихов, я опять стала думать о действии музыки, но все-таки уже не с таким увлечением, как вначале.
В последующие годы я всегда, когда вспоминала мои первые опыты с музыкой, не могла удержаться от смеха над нашей тогдашней наивностью и над тем, что мы придавали такое серьезное значение усыплению наших гостей. Нам и в голову не приходило, что эти люди с удовольствием засыпали просто потому, что понемногу привыкли чувствовать себя у нас как дома, и что им было приятно после целого дня работы, хорошо поужинав и выпив рюмку водки, предложенной доброй старушкой, сидеть в мягких креслах.
Когда, после опытов братьев Монопсихов и их объяснений, я вернулась в Россию, я опять начала свои опыты над людьми. Я нашла, как посоветовали братья, абсолютное «ля», согласно давлению воздуха того места, где производится опыт, и настроила соответственно рояль, принимая также во внимание величину комнаты. Кроме того, я выбрала для опытов людей, имевших уже в себе многократно повторившиеся впечатления известных аккордов, и, наконец, приняла также во внимание характер места и расу людей. Но все же я не могла получить одинаковых результатов, т. е. не могла добиться, чтобы одной и той же мелодией вызывать одинаковые переживания у всех людей.
Слов нет, когда люди попадались абсолютно отвечавшие перечисленным условиям, я могла по своему желанию вызывать у них и смех, и плач, и злость, и доброту и т. д., но у людей смешанной расы, или если психика данного субъекта чуть-чуть выходила из ряда обыкновенных, таких результатов достигать не удавалось, и вообще, как я ни старалась, я так и не могла добиться, чтобы у всех людей без исключения вызывать одной и той же музыкой желательное мне настроение, а потому опять бросила свои опыты и как будто, мне по крайней мере так показалось, успокоилась на достигнутых результатах.
И вот, позавчера эта музыка, почти без мелодии, вызвала одинаковое состояние у всех нас – людей не только совершенно разных по расе и национальности, но даже совсем противоположных по характерам, типам, привычкам и темпераментам. Объяснить это чувством человеческой стадности – нельзя, так как мы недавно экспериментально доказали, что как раз у всех позавчерашних товарищей, которые там вместе сидели, благодаря соответствующей работе над собой это чувство совершенно отсутствует. Словом, все причины, которые в таких случаях могли бы вызвать это явление и которыми можно было бы так или иначе объяснить его, позавчера отсутствовали, и у меня, когда я вернулась после этой музыки в свою комнату, опять воскресло то интенсивное хотение узнать настоящую, реальную причину этого феномена, над разрешением которого я в моей жизни так много ломала свою голову.