Вторая мировая война. Ад на земле

«Товарищи мои были по большей части из Йорка и Ланкастера, – писал восемнадцатилетний английский солдат Рон Дэвидсон. – 1930-е гг. были голодными и трудными, а в результате одни молодые люди выросли физически нездоровыми, другие остались неграмотными. Я видел парня, совершенно негодного, энуретика, дебила – армейские врачи, разумеется, аттестовали его по первой категории! Он едва-едва мог самостоятельно одеться, но военная сбруя была ему не по зубам, приходилось нам его запихивать в обмундирование. Мы расстилали и его постель, как положено, но спал он на полу, потому что каждую ночь мочился. Премудрые командиры сочли, что причиной тому лень и симуляция, и взялись его “взбодрить”. Здоровенный сержант-инструктор гонял его перед казармой, вопя ему в ухо подлейшие непристойности»¹⁴.

Этого бедолагу в итоге все же списали, но в большинстве пехотных подразделений имелась парочка неадекватных новобранцев, поведение которых в бою могло оказаться, мягко говоря, непредсказуемым. Англичанин Уильям Чэппел на военную службу пошел добровольно, однако так и не избавился от тоски по гражданской жизни, от которой был так жестоко оторван: «Я смирился с этой жизнью. Смирился с утратой дома, крахом карьеры, с тем, что моя мама ранена осколком бомбы, что разметало во все стороны друзей и разрушились отношения, которые я так долго и заботливо выстраивал. Но я по-прежнему тоскую обо всем этом. Хочу шоколада и валяться в постели, хочу горячую ванну, разнообразную, вкусную еду, хочу, чтобы вокруг были мои вещи. Ноги болят, форма надоела, надоели товарищи, вся эта скука и бессмыслица армейской службы. Скорее бы с этим покончить! Я даже немного завидую погибшим»¹⁵.

Американский офицер писал с Тихого океана: «Когда мы сворачиваем палатки, каждого офицера охватывает чувство одиночества, ведь то, что казалось домом, оказывается, вовсе им не было. Сидя в четырех стенах из полотна, он мог тешиться иллюзией, но, стоя на голой земле в окружении деревянных шестов и рюкзаков и не видя вокруг ничего привычного, солдат превращается в бродягу, изгоя, нет у него ничего своего и надежного. И мысль, таившаяся в глубине сознания, проступает как никогда отчетливо: кончится ли это когда-нибудь и буду ли я к тому времени еще жив?»¹⁶

Сержант Гарольд Феннема писал в Висконсин своей жене Дженнет: «Война и армейская служба сводятся в основном к пустым занятиям, лишь бы время провести, и это печально. Жизнь коротка, время драгоценно для тех, кто живет и любит жизнь, и я сам не верю, что ищу каких-то развлечений, стараюсь убить время… Порой я задумываюсь, куда все это приведет»¹⁷. Но лагерь, при всей монотонности жизни в нем, по крайней мере был ближе к дому, чем фронт. Девятнадцатилетний солдат Юджин Гальярди, по мирной профессии – типограф из Бруклина, воспринимал свою службу как сплошной кошмар по сравнению с порой военной подготовки: «Все связанные с армией приятные воспоминания относятся к периоду до высадки во Франции»

¹⁸.

Когда же солдат попадал на фронт, для него менялось всё. Американский корреспондент Э. Кан писал из Новой Гвинеи: «По мере того как горожанин втягивается в военную службу, он превращается из домашнего человека в существо, живущее под открытым небом»¹⁹

. Морской пехотинец Юджин Следж сам был напуган тем, до какого уровня низвело его это существование: «Мне трудно было примириться с условиями фронтовой жизни, в особенности с тем количеством грязи, которое налипает на рядового пехотинца. Это тревожило почти каждого из нас: мы воняли! Во рту как будто гремлины в грязных ботинках наследили. И хотя волосы нам очень коротко обстригли, они свалялись, пропитавшись пылью и ружейным маслом. Кожа на голове чесалась, в жару досаждала пробивавшаяся на лице щетина… Воды было так мало, что мы не смели расходовать ее на чистку зубов или бритье, даже если бы у нас нашлось для этого время»²⁰.