Вторая реальность

Очень сложен был, например, для меня образ Марии Спиридоновой в «Шестом июля». Если говорить о человеческом характере как таковом, то он незауряден. Спиридонова была на каторге. После Октябрьской революции входила в правительство. У нее было свое отношение к революции. Она человек искренний и убежденный в правоте своей позиции, но… обреченный.

Одним из самых ответственных эпизодов для меня стала речь Спиридоновой на V Всероссийском съезде Советов. Обсуждался вопрос о Брестском мире. Продолжать войну с немцами в тот исторический период было для большевиков смерти подобно, нужна была передышка.

И вот выступает Спиридонова. Она говорит эмоционально, в ее голосе звучат неподдельная боль и слезы. «Нельзя отдавать на растерзание немцам Прибалтику, Белоруссию, Украину…» Ей аплодируют не только эсеры, но и большевики.

Это надо было показать так, чтобы зритель почувствовал себя участником тех событий. Надо было передать ее собственную убежденность и темперамент борца. Ведь поначалу она убеждает и ведет за собой съезд!..

Мне важно было зафиксировать в образе Спиридоновой путь оппозиционера, который последовательно движется от оппозиции на трибуне к прямому сопротивлению, оставаясь честным перед самим собой. Но нужно учитывать, что фильм снимался в 1968 году, задолго до нашего свободомыслия.

Нужно было расставить кое-какие акценты. Произнося речь на съезде, я пользовалась несколько истерическими нотками в голосе, а вы, наверное, замечали, что, когда перед вами человек уж больно активно, с наскоком доказывает свою правоту, у вас возникает чувство настороженности. На фоне этой экзальтации спокойная, уверенная речь Ленина чисто эмоционально воспринималась как правда.

Вроде бы все это детали только профессиональные. Но ведь их отбираю я. И через эти профессиональные детали говорю зрителям то, что хочу сказать своей ролью об этом человеке, об этом времени.

Конечно, всякий актер мечтает о больших положительных ролях.

Но помните у Пушкина: «Описывать слабости, заблуждения и страсти человеческие не есть безнравственность – так, как анатомия не есть убийство». Без анатомии, добавлю я, не было бы хирургии, без хирургии – исцеления.

Женщина конца шестидесятых годов – тип сильный, волевой, самостоятельный. Это умная женщина, она активно ищет место в жизни, не только во взаимоотношениях с людьми, но и в карьере. Она ставит себя вровень с мужчинами и скороспело судит о жизненных проблемах, не задумываясь, что существуют и другие взгляды на жизнь. Этот тип, мне кажется, был очень распространенным. Я и сейчас встречаю таких женщин, но… мне их жалко. Не сумели перестроиться и остались, как правило, одинокими. Они по-прежнему много говорят, перебивая собеседника, и в свои немолодые годы безапелляционно высказывают наивные истины двадцатилетних. Правда, сейчас они научились больше следить за своей внешностью, но не поняли своей индивидуальности, не нашли свой стиль.

В семидесятые годы менялись время, язык выразительных средств в искусстве, менялись мы. Более гибкие женщины стали понимать, что боевой путь женской «самостоятельности» ведет в тупик, в вакуум одиночества. Идеи равноправия у них постепенно отходили на задний план. В их манере поведения, одежде, прическе появились мягкие линии, пастельные тона, которые оттеняли именно женственность. Сами женщины заговорили о неженственности некоторых своих «волевых» подруг, превознося «хранительницу очага», восхваляя ее самоотверженность, доброту и благожелательность. Начинались разговоры о внешних проявлениях глубинного человеческого характера, заложенных в женщине, которые раньше были скрыты под маской борьбы за существование.

Если бы меня спросили, что меня привлекало как актрису в современной женщине, то в шестидесятые годы я бы сказала – талант, в семидесятые – женственность, в восьмидесятые – духовность, а сейчас – терпение.

Однажды в Консерватории после прекрасно исполненного концерта Альфреда Шнитке в фойе ко мне подошел Ю.Ф. Карякин и, поздоровавшись, сказал:

– Алла, осадите этого пьяного человека, поставьте его на место.

– О чем вы, Юрий Федорович, кого?

– Но ведь вы же дворянка, а он уж больно вышел из рамок приличия, да еще и при дочери.