Вторая смена

Никаких мартовских вязких хлябей не наблюдалось. Гаражи, два магазина и остановка автобусная. Дворик с детскими горками, шлагбаум у платной стоянки, рекламный щит. А на нем – алыми буквами, как флажковой азбукой: «С Днем Победы, дорогие ветераны!» И все это забрызгано свежей зеленью листвы, окаймлено белым кружевом квелых городских вишен. А небо, как назло, тяжелое, в синеве огромных туч. Но сыплется из них не долгожданный снег, а бисерные дождинки. Они летят стеной, с тихим стуком врезаются в жестяной подоконник, заставляя его подрагивать и звенеть – негромко, но ощутимо. Декабрь, январь, февраль! Пять месяцев в спячке! А как она хотела, интересно, если столько раз ножницы собой кормить? Любой организм от такого загнется. По всему выходило, что нынешняя жизнь, независимо от решения Конторы, могла стать для Ирочки последней – тело устало жить, ему все больше хочется покоя.

В ванной она налюбовалась на отражение в мутном зеркале: ни бровей, ни ресниц, щеки ввалились, губы потрескались. Кожа молоденькая, неприлично-розовая – как после неудачного визита в солярий. Талия рюмочкой, грудь – острыми ягодками клубники. И противный шрам, последствие самого что ни на есть мирского аппендицита (опять вырос, заново!), исчез с концами. Как корова языком…

Она вдруг представила огромную ласковую корову, которая вылизывает спящую мертвым сном ведьму. Под нажимом шершавого языка старая ведьмина шкурка растворяется, уступает место новой… От первого Ирочкиного смеха висящее на веревке полотенце затрепыхалось, как полосатый сигнальный флаг. В зеркале теперь можно было разглядеть не сироту казанскую, а звонкую глазастую девочку, которой расти и цвести, разбивать сердца и морочить головы, охмурять кавалеров и украшать собой все подряд – от веселых компаний до битком набитых вагонов метро…

«Молока хочу!» – хмыкнула Ирочка.

Пока курьер пялился на ее лысую макушку и криво застегнутый коротенький халат, Ирочка вспоминала, как держать авторучку. Пальцы двигались неумело. Свою новую фамилию Ирочка пока не знала, а заранее припасенное имя всплыло само собой. В узкой графе неторопливо проступили корявые буквы: «ИЗАБЕЛЛА». Хорошее имя, давно его надо было брать. Ирочка подождала, когда за курьером захлопнутся дверцы лифта. Вытащила из продуктового пакета бутылку с молоком, в три приема открутила синюю крышку, вдохнула ледяной сладкий запах. И не выпускала до последней почти целебной капли. Швырнула пустую тару на пол.

Тишина наполнилась деловитым мерным писком: принимающий смс и голосовые сообщения мобильник сердито и равномерно тренькал – как дорогой медицинский прибор. Сколько он будет звенеть, неизвестно: за месяцы Ирочкиного безвременья ей много чего должны были сообщить. Едкий табачный запах расплывался по комнате. За стеной опять собачились соседки, но без особой охоты.

Сперва она удалила рекламную требуху про распродажи в косметических и шмоточных магазинах. Потом осторожно распаковала сообщения с дежурного номера Конторы: Иру трижды просили сдать задолженность по отчетам, обложили штрафом за невыполненную работу, а ближе к Новому году – и вовсе уволили из Отладчиков, сославшись на ничего (пока что!) ей не говорящий приказ. Были звонки и сообщения с мирского места работы – их она даже просматривать не стала. Зимой Ирочку разыскивал уже неактуальный кавалер, но к началу весны он угомонился.

В первые дни после смерти ее очень хотела услышать Марфа. Сперва конспирировалась, писала намеками. Потом, отчаявшись, выложила всю правду: про клятву на камнях, про то, как погибла Дора Гурвич. «Не выдержу, пойду каяться».

– Вот дура-то, – вздохнула Ирочка, сама не зная, кого именно имеет в виду – то ли сгинувшую ни за грош рыжую Дорку, то ли недалекую бывшую ассистентку.

На экране мелькнуло долгожданное «Ростинька». Всего три сообщения, так ведь не в количестве дело. «С солнышком! Мама, с тобой все в порядке?», «Поздравляю с Новым годом и Рождеством, желаю счастья, денег и любви» (это он всем, веерной рассылкой) и традиционное «Мама, я женюсь!».

А Лена, дочь родная, вообще не проявилась. Ирочка и не ожидала, что она звонить или писать будет, но ведь обидно. Лет семьдесят назад, когда они вдрызг разругались, Лена хоть телеграммы слала: «Не нужны мне твои деньги!» или там «У меня все хорошо, не звони больше». Молодая еще, категоричная. Жаль только, что попала под Савкино влияние. Но это пройдет, слезет с Лены идейная шелуха сторожевой жизни. Еще пара жизней, и поумнеет. Обязательно.

Ирочка затянулась в последний раз и начала открывать сообщения, присланные с номера, обозначенного кратким «Анюта».

«Тут живут коты пушистые. Я их креветками кормила», «Поздравляю с зимним солнышком. Пусть ты будешь счастливая», «Мама Ира, я уже в Москве», «Мама Ира забери меня отсюда», «Мама Ира у меня больше аммы нет», «Я хочу домой», «Мама Ир ты приедешь за мной?».

На губах стало солоно, будто она не молоко пила, а рыбный бульон. По жаркой розовой коже слезы не скользили, высыхали на ходу.