Вторая смена

– Женя, тебя бумаги просят подписать.

– Сейчас, Темчик. – Я полирую взглядом стекло. Странно, что дом, гаражи и забор на месте стоят, назад не убегают – как в окне вагона. Потому как ощущения знакомые: запоздалый страх за уже принятое решение и неизвестность впереди. У меня такое было, в германскую, когда я в девятьсот четырнадцатом году первый раз в санитарном поезде ехала. Там страшно было до кислятины во рту, только еще пол под ногами дрожал, а деревья с деревнями назад убегали, в тыл.

Из логова дамской сантехники величественно выплывает Анютка. С пышным, болезненно-белым бантом на увядших кудрях.

– Мне одна тетя повязала. Прямо из бумаги, из рулончика. Превратила в ленту! Женька, а ты так не можешь, да?

– Я не могу? Я могу!

– Пап, правда красиво?

Темка трясет башкой. У него в ушах звенеть начало, автоматически – оброк временной глухоты именно так срабатывает.

– Ну что, идем?

– Идем! – кивает нам настоящий шелковый бант на Анькиной макушке. Если заклятие вовремя не снять, то он так и будет торчать, словно приклеенный или прибитый.

Шварцевского ректора я вижу первый раз в его нынешней жизни. Совсем молоденький, чуть ли не ровесник Гуньки. Только не рыжий, а белобрысый. Язык сам поворачивается эдакую прелесть «Ванечкой» назвать, а приходится по субординации:

– Доброй ночи, Иван Алексеевич!

Он продолжает что-то строчить в большом блокноте, покусывая насаженный на макушку одноразовой ручки пластиковый колпачок. Рядом лежит еще одна ручка, из дорогих и статусных, тоже изгрызенная. Почерк у Ванечки Алексеевича корявый и старческий – недавно из спячки вернулся, пальцы еще не разработались. А у Темчика почерк размашистый, лихой. Привык договоры и приказы подписывать, теперь на автопилоте точно так же рукой ведет. А в ней, кстати, не «паркер» и не прочая пафосная требуха, а огрызок синего химического карандаша. И Темке от этого так тревожно, что он не сразу замечает, что его собственная лихая виньетка, выведенная на первом экземпляре, сама по себе проступает на второй и третьей копии.

Грифель у карандаша мокрый, жирный, а я его все равно обхватываю губами. Так скрепляют хорошие договоры – не кровью, а слюной. Тоже крепко держит.

«Озерная Е. О.». Завитушка выходит кривой и спутанной, повисает, как клочок волос на щербатой расческе. Все, поздняк метаться, я взяла на себя всю ответственность. Юркая секретаршина лапка выдергивает у меня бумагу – слишком быстро, так, что грифель цепляется. На всех трех экземплярах остается одинаковый синий штрих. Как тропинка в снежном поле.

Справа от меня мощно шевелится Темкино плечо. Слева торчит Анютка, кивает старорежимным бантом, тяжко дышит под грузом любопытства. По другую сторону стола свидетели – Спутник, Отладчик и Смотровая, рыжая Зинка, моя давняя приятельница. Последний раз мы с ней на Марфиной Казни виделись. Интересно, у Зизи мозгов хватит не спрашивать меня про Анюту?

– Готово? – интересуется ректор Ванечка, не отрываясь от своей писанины. – Ну хорошо. Господа, кто-нибудь желает чаю или кофе?

– Нет, спасибо. – Мы дружно грохочем стульями, свидетели остаются за столом. Зина машет мне пятерней – подожди за дверью, сейчас выйду, все обсудим.

– Папа, это все, да? – интересуется Анька, расправляя складки зря напяленного парадного платья. Темка недоуменно кивает, Анютка снова вздыхает. – Женька, а куда мы теперь?

– Домой спать. Тебе в школу рано, а мне вообще работать пора. Иди к машине, папа сейчас тебя отвезет и дома покормит.

Артем внимательно смотрит, как я шевелю губами. Потом берет Аньку за руку. Они молча уходят. Такое ощущение, что это Аня, а вовсе не я Темку в ученики взяла.

* * *

Нынешней ночью в институтском буфете выдался рекордный неурожай сосисок. Мы с Зинкой сосредоточенно гоняем чаи и кофе, закусывая их табачным дымом, светским трепом и ирисками «Золотой ключик». Начавшаяся пара разметала студентов по аудиториям и лабораторным закуткам, выволокла их на практические занятия в бывшем детсадовском дворике, очистила нам место для размышлений и разговоров. В буфете висит дымное облако тишины. К окнам прилипла ночь – и все тянется, тянется. Не хуже, чем моя ириска.

– Приезжаем, оцениваем обстановочку, начинаем координироваться. Туда-сюда провозились, час прошел, а собачки все не видно. – Зинка берет ложку и начинает гонять по своему стакану стаю мелких чаинок. – Причем, Дусенька, странное дело: призрака нет, но все его чуют. Такой, знаешь, запашок там специфический висит. Ни с чем не спутать, comprens?[5]

– Понимаю… – Я тщательно киваю головой, набитой мыслями средней степени тяжести.

О чем мы вообще? Зинка про своих практикантов толкует. Что-то они там сдавали, дежурство по району, что ли?