Второго Рима день последний

Скоро полночь и придёт Мануэль, чтобы забрать мои бумаги. Я пишу быстро. Не напрасно служил два года писарем в соборе. Джустиниани уже опорожнил сундук с бумагами и спалил документы, которые не должны попасть в руки турок. И с большого камина в Блахернах вырываются языки пламени, а обугленные остатки бумаги летают в воздухе. Дует северный ветер. Он может спасти сотни латинян.

Более сорока юношей из Пера обратились сегодня к Джустиниани, желая сражаться рядом со своими земляками. Честь не позволила им оставаться в безопасности в нейтральной Пера, хотя подест, запуганный султаном, и угрожает смертной казнью каждому, кто поставит под сомнение нейтралитет города. Он приказал запереть городские ворота, но юноши перелезли через стену у набережной, а стражники закрыли на всё глаза, делая вид, что не слышат скрипа вёсел в уключинах.

Сегодня ночью никто не осуждает ближнего, все грехи прощены, и никто никому не мешает поступать так, как велит его совесть. Если кто-то убежит на венецианский корабль, подкупив капитана, то это его дело. Если кто-то в последнюю минуту оставит стену и укроется в городе, то отвечать он будет только перед собственной совестью. Дезертиры уже не будут схвачены, да и мало их в сравнении с той массой калек, старцев и десятилетних мальчишек, которые пришли на стену в эту ночь, чтобы умереть за свой город.

Это ночь греков. Я видел их глаза, отмеченные тысячелетней меланхолией. В городе бьют колокола и колотушки – погребальный звон последнего Рима.

Скоро придёт Мануэль. Он из тех, которые не погибают никогда.

29 мая 1453.

Aleo he polis!

Город взят!

Этот крик будет звучать, пока существует мир. И если через века мне суждено вернуться к жизни, слова эти вновь зазвучат в моих ушах и волосы мои от ужаса встанут дыбом. Я вспомню их и узнаю, даже когда не смогу ничего больше вспомнить, как если бы душа моя была словно чисто выглаженная восковая табличка.

Aleo he polis!

А я всё ещё жив. Значит, так должно быть. Значит, мне предначертано до дна испить этот последний бокал и своими глазами увидеть гибель моего города и моего народа. Я продолжаю писать. Но чтобы всё описать достоверно, мне пришлось бы обмакнуть перо в кровь и ею выписывать каждую букву. Крови бы мне хватило. Она течёт по сточным канавам как застывающая клейкая масса. Кровь всё ещё вытекает из ран умирающих и собирается в горячие лужи. На главной улице возле Ипподрома и вокруг базилики лежит столько трупов, что пройти там, не наступая на них, невозможно.

Сейчас опять ночь. Я сижу в своём доме. Его охраняет копьё с зелёным флажком. Я заткнул уши воском, чтобы не слышать крика насилуемых женщин и детей, рёва грабителей, дерущихся за добычу, вопля смерти, который непрерывно возносится над моим городом.

Я заставляю себя быть хладнокровным. Я пишу, хотя рука моя дрожит. Дрожит всё моё тело. Не от страха. За себя я не боюсь. Моя жизнь стоит меньше, чем песчинка на улице. Я дрожу от тех страданий и боли, которые источают тысячи людей вокруг меня в эту ночь безмерного страха.

Я видел как молодая девушка, осквернённая насильником с окровавленным руками, бросилась в колодец. Видел, как какой-то подонок вырвал у матери младенца и, смеясь, насадил его на копьё товарища, а потом опрокинул женщину на землю. Я видел всё, что только могут сотворить люди с людьми. Я видел слишком много.

Вскоре после полуночи те, кто посвятил жизнь защите города, заняли посты на наружной стене. Ворота для вылазок в большой стене были закрыты, а ключи переданы командирам укрепрайонов. Кое-кто молился, но большинство просто лежали и многие действительно уснули.

Анна проснулась, мы попрощались, и она ушла к Керкопорте.

В это время лёгкие турецкие корабли начали приближаться к портовой стене. А главные силы турецкого флота вышли из Босфора и стали разворачиваться вдоль морской стены от Мраморной башни до самого Неориона у портового запора. Итак, султан атаковал городскую стену на всём её протяжении, и теперь нигде нельзя было снять людей для помощи в угрожающей ситуации. Везде турки получили приказ атаковать нас по-настоящему, а не имитировать атаку как раньше. Поэтому, даже корабли были снабжены штурмовыми лестницами, а их мачты густо усеяны лучниками.

Первому, кто взберётся на стену, султан пообещал бунчук и должность наместника в провинции. Каждому, кто отступит или сдастся, султан пообещал смерть. Передовые штурмовые отряды были окружены чаушами.

За три часа до рассвета зазвучали бубны и пищалки, поднялся страшный шум. Это передовые отряды громкими воплями распаляли себя перед атакой. Вылом, который мы защищали у ворот св. Романа был шириной свыше тысячи стоп. Первыми на приступ султан послал свои вспомогательные отряды, состоящие из пастухов и кочевников, прибывших из различных стран Азии для участия в священной войне Ислама. Они были вооружены только копьями или мечами, а для защиты имели только узкие деревянные щиты.