Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов

«Дробление кампании на Средиземноморском театре на две операции, ни одна из которых не может дать решающих результатов, – писал Черчилль президенту 1 июля 1944 года, – стало бы первой серьезной и политической ошибкой, ответственность за которую должны были бы нести мы оба». Премьер указывал на важность захвата таких «стратегических и политических позиций

», как Истрия и Триест. «Исходя из политических соображений дальнего прицела, – убеждал Черчилль, – он (Сталин), возможно, предпочтет, чтобы англичане и американцы выполнили свою долю задачи во Франции в предстоящих там исключительно тяжелых боях и чтобы Восточная, Центральная и Южная Европа сама собой попала под его контроль»[831]

.

Рузвельт отвел английские аргументы как «надуманные» и «нелогичные». «Правильным курсом было бы осуществление операции „Энвил“ в возможно кратчайшие сроки», как договорено в Тегеране[832]. Президент потребовал, чтобы генералу Уилсону были даны необходимые указания. В письме Гопкинсу (середина июля) Черчилль советовал: «Мы подчинились против воли… Хотя, похоже, мы выигрываем войну, перед нами со всех сторон встают труднопреодолимые проблемы, и я лично чувствую, что ничто, кроме союзнического долга, не заставит меня заниматься этим»[833]

. В августе премьер предпринял еще одну попытку переубедить Рузвельта, но тот не поддался на уговоры.

От прямого военного вмешательства в дела Юго-Восточной Европы американцев удерживали трезвый расчет и опыт. Первый подсказывал, что выступление на стороне скомпрометировавших себя монархических режимов, пользовавшихся покровительством Лондона, не обещает дружественного приема. Последний учил тому, что англичане уже втянули США не в один вредный переплет. Из-за британской обструкции война грозила затянуться сверх меры, причем вполне могло статься так, что победу в Европе Соединенные Штаты встречали бы не на территории рейха, а застряв где-нибудь на севере Италии и в предгорьях Альп. Подобная перспектива Вашингтон не устраивала, а вероятность осложнений с СССР в тех условиях не привлекала.

«Планирующие органы США считали, – сообщает М. Мэтлофф, – что вопрос о поддержке политики Англии на Средиземноморском театре является проблемой дальнего прицела и что его надо решать в зависимости от того, понадобится ли США сохранять тесное сотрудничество с Англией после войны». В тот период преобладало мнение, что участие британских войск в военных операциях на Тихом океане нежелательно. Англичан не хотели выпускать за пределы Индийского океана.

Вместе с тем придавалось «первостепенное значение» тому, чтобы СССР, включившись в войну на Дальнем Востоке, удержал на континенте Квантунскую армию, если США придется высаживаться на острова японской метрополии[834].

Многие аспекты американской политики на будущее, однако, еще не были определены. Рузвельт не давал четких установок, в частности, по трем комплексам вопросов: «Хотят ли США оставаться доминирующей силой в юго-западном районе Тихого океана, намерены ли они сохранять военные базы южнее линии Соломоновы острова – Французский Индокитай – Калькутта и, наконец, желают ли США получить экономические или политические привилегии в Голландской Индии, Сиаме или Французском Индокитае?»[835]. Ответы на эти и другие вопросы, касавшиеся Азии, и гораздо большее число вопросов, связанных с Европой, так или иначе упирались в подбор вех и опор для послевоенной политики Соединенных Штатов.

Отказ Вашингтона от поддержки военно-политических планов Лондона в отношении Балкан не был выражением американского безразличия к судьбам этого региона. Внешне обстояло так: Красной армии «позволялось» изгнать агрессоров из Восточной и Юго-Восточной Европы, а политические и иные последствия освобождения должны были быть урегулированы в пакете с прочими решениями по послевоенному устройству. Точнее – переустройству сообразно новому пониманию Соединенными Штатами своей глобальной роли.