Из этой отповеди Сталина можно заключить, что, хотя на записке нет его пометок, он, похоже, брал ее в руки и отверг как совершенно чуждую его расчетам. Проект, получивший статус документа лишь после его регистрации в 1948 году, не оказал влияния на оперативную деятельность Наркомата обороны и Генерального штаба, если не считать, что доклады того же ГРУ, предназначенные для Сталина, стали еще обтекаемей, а донесения Р. Зорге и ряда других первоклассных разведчиков с какого-то момента не показывались диктатору вообще.
Сообщение ТАСС от 14 июня: советско-германские отношения в полном ажуре, и Германия верно держится взятых на себя перед СССР обязательств, – предназначалось также военному руководству страны, а не одной общественности. Никому, кроме Сталина, не дозволялось называть черное черным.
Напрашивается вопрос: кто правильнее оценивал боеспособность и боеготовность Вооруженных сил СССР в мае 1941 года – их непосредственные начальники, склонявшиеся привести армию и флот в боевую готовность для выполнения, если удастся, также наступательных задач, или Сталин, обрекавший их на пассивное выжидание? Видимо, в такой редакции вопрос некорректен дважды или трижды.
Во-первых, планировать с колес удар по такому отлично отмобилизованному и опытному противнику, как нацистская Германия, мог либо фантазер, витающий в облаках, либо приготовишка, которому море по колено. Заподозрить С. Тимошенко, Г. Жукова, А. Василевского, H. Ватутина в прожектерстве, наивности или шапкозакидательстве, особенно после финского ледяного душа, поводов нет. В их демарше прослеживается, скорее, намерение вытянуть Сталина на объяснение, показав, что стратегии выжидания, наперед дарящей инициативу противнику, есть альтернативы.
Во-вторых, кому, как не С. Тимошенко было предметно и детально знать, что реорганизация вооруженных сил вступила как раз в критическую фазу, если эта реорганизация проводилась под его прямым началом. Отстав от одного причала, они еще не пришвартовались к другому.
В-третьих, о подходах и поступках Сталина зимой, весной и летом 1941 года неверно судить с позиций здравого смысла. Ближе к действительности оценки 1941 года на немецкой стороне. Россия «пойдет на все, чтобы избежать войны» (заместитель военного атташе в Москве Кребс), Сталин «будет делать все, чтобы избежать конфликта с Германией» (военный дневник командования ВМС). «Сталина охватывает дрожь перед приближающимися событиями» (Гитлер – Геббельсу 15 июня 1941 года). Неприятие правды жизни пронизывало сущность советского диктатора. А тут, пытаясь спастись от войны, он бежал от себя, от своей мании преследования и патологической подозрительности. Уничтожив цвет советского командного состава, Сталин не верил никому из пришедших ему на смену. Им двигал панический страх. Диктатор боялся всякой темноты, даже спал при ярко светящих лампах, а здесь сплошной мрак: что станет, если кошмар начнется? Во что бы то ни стало не допустить начала, тогда не сбудется пугающее неизвестностью продолжение.
Что хуже, не знать или, зная, действовать неадекватно? Донесения проверенных в деле и временем секретных сотрудников, между собой никак не связанных, сходились с конца мая в одном:
11 июня германское посольство получило указание жечь документы. Сталину об этом сообщено. СССР срочно покидают представители крупнейших немецких фирм, занятых советскими заказами. Это – игра на нервах.
Адмирал Н. Кузнецов 13 июня доложил Сталину, что немецкие суда покидают советские порты, и попросил разрешения отозвать советские суда из портов Германии. «Хозяин, – записал начальник секретариата Сталина А. Поскребышев, – выгнал его вон».
Нарушения советской границы самолетами германских ВВС и наземными патрулями приняли систематический характер. Регистрировать, но не реагировать – такова установка.
В последнюю неделю перед войной прекратилась отгрузка немецкими фирмами-изготовителями станков, моторов, приборов и другой готовой к транспортировке в СССР продукции. Это не причина для задержки встречных поставок в рейх советского зерна даже в ночь с 21 на 22 июня.