Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов

К. Уманский в телеграмме от 22 июня 1941 года докладывал: «Буквально вся Америка живет только вопросами германского нападения на нас». И дальше: «Рузвельт, правительственный лагерь в целом и рузвельтовское большинство в конгрессе заняли сегодня по вопросам германского нападения на нас молчаливую, выжидательную позицию. Перспектива победы немцев для него (президента) неприемлема, ибо угрожает Англии и в конечном счете планам США, перспектива же нашей „слишком“ сокрушительной победы и влияния на всю Европу его пугает с классовых позиций. Весь Рузвельт и его политика состоят сейчас из зигзагов между этими противоречиями»[386].

Обобщения доведены полпредом до степеней клише. Противоречий было куда больше, чем названо в телеграмме. Улавливалась дальняя тенденция, которая приобретет реальный вес через пару лет, но которая не выглядела актуальной летом 1941 года. В те напряженные недели мало кто в Вашингтоне всерьез задумывался о нашей «слишком» сокрушительной победе. Стратегия и тактика США выводились из другого.

Способствовать скорейшему поражению СССР или же по возможности затянуть советско-германское противоборство, измотать вермахт на наших просторах и наших костях, чтобы Германия созрела для принятия требований западных держав? Вот к чему сводилась дилемма. Разного рода прикидки формулировались с начала 1940 года специальным комитетом по проблемам внешней политики при госдепартаменте (руководитель С. Уэллес) и параллельно английским специальным комитетом по изучению вопросов мира. Комитету С. Уэллеса поручалось определить «основные принципы, которые должны лечь в фундамент приемлемого мирового порядка

по окончании нынешних военных действий, с учетом в первую очередь важных интересов Соединенных Штатов»[387].

«Запасы классовой ненависти к нам в США очень велики», – подчеркивал К. Уманский[388]. Разношерстную публику от влиятельных католиков и профессиональных антикоммунистов до архиреакционеров типа бывшего президента Гувера или сенаторов Тафта и Ванденберга, а также откровенных приверженцев нацизма новая германская агрессия вдохновляла на «политическую реорганизацию континентальной Европы». Для подобных деятелей и кругов вопрос о помощи Советскому Союзу не стоял и возникать не мог. Даже трумэновская идея – поддерживать попеременно то немцев, то русских, чтобы они «убивали друг друга как можно больше», – представлялась им недостаточно ортодоксальной, допускавшей, пусть в теории, временные успехи СССР. Уиллер, Тафт, Фиш и прочие навязывали стране концепцию: победе коммунизма в любом варианте должно предпочесть победу нацизма.

«Если бы Рузвельт и Черчилль, – писал Г. Фиш, – действительно искренне собирались спасти мир от тоталитарной опасности, 22 июня 1941 года было Богом данной для этого возможностью. Англия могла бы заключить с Гитлером мир на самых благоприятных условиях. Гитлер вообще не имел никаких целей в Соединенных Штатах. Нам эти события (нападение Германии на СССР) ничем не грозили. Гитлер и Сталин измотали бы один другого. Именно это отвечало внешнеполитической концепции Болдуэна и Чемберлена. Тогдашний сенатор Трумэн, сенатор Ванденберг и многие другие с настойчивостью поддерживали эту политику, потому что она выводила Соединенные Штаты и Англию на доминирующие позиции в мире».

Впрочем, Фиш был готов пожертвовать Англией и Францией, поскольку в войне против нацизма они выступали вместе с СССР, а самое войну Германии с демократиями считал следствием стратегического просчета Парижа и Лондона, отказавших рейху в свободе действий на Востоке[389].

А что думали сподвижники и советники президента, пользовавшиеся его особым доверием? Первая реакция Г. Гопкинса: «Проводившаяся президентом политика поддержки Великобритании действительно окупила себя. Гитлер повернул влево»[390]. Г. Стимсон представил Рузвельту меморандум, отражавший реакцию на события начальника штаба армии генерала Маршалла и сотрудников отдела военного планирования: