Второй концерт Рахманинова как национальная идея: критика, полемика, интервью

«Поэт не позволяет апроприировать свою поэзию культуриндустрии “общества риска” и превратить ее в продукт развлечения. Он стремится преодолеть роль шестеренки в этом глобальном механизме и обрести субъективность не в виде “человеческого капитала”, а субъективность своего социального и политического “я”. Поэт находится в непосредственной связи с жизнью, и его поэзия ответственна перед ней. Настоящая поэзия прямого действия не в эстетическом отчуждении и не в категоричных императивах лозунга или агитки, а в создании условий для уникального события, переживаемого и интерпретируемого каждым человеком – потенциальным деятельным соучастником этого события. Поэзия прямого действия – это постоянное обещание утопии, своим голосом шаг за шагом работающее над производством Истины. <…> Отсюда поэзия прямого действия – это и поэзия, оказывающая действие, имеющая конкретный адресат, к которому она обращается с помощью художественных средств, но в то же время она и принадлежит действию, подготавливая к действию и предвосхищая его. Чтобы не сводиться к действию, эта поэзия должна всегда удерживать свое значение и логику в состоянии неопределенности и неопознанности. Ее действие – это не что-то уже существующее, ожидающее лишь исполнения, а производная от истины, ее вызревший момент. Она оставляет иллюзию эстетического дистанцирования, неосуществимого в обществе глобальной эстетизации, и обещает чудо. Но не овеществленное чудо, не зависящее от воли человека, а чудо как утопию, доселе немыслимую реальность, которую можно созидать своими руками».

Замечу, что поэтика нового поколения интересует меня в последнюю очередь. В данном случае куда важнее интенция преодоления пораженческих настроений, воцарившихся в нашей культуре в течение последних десятилетий. Фиксация момента подвижной истины, производство этого момента (хоть на бумаге, хоть в действии) – практика, близкая кругу «Русского Гулливера», также пытающегося выйти за пределы обыденного и линейного мышления, избавиться, как говорят люди дзена, от «словесного беса». Привычка к сомнению, гибкому лавированию, отторжению и притяжению самых невероятных ходов и величин сходна с избавлением от понятийного мышления и интеллектуализма, одного из главных препятствий к существованию поэзии. В этом случае крайне сомнительно выглядят призывы к формальному изменению отечественной просодии и переходу на верлибр как на более «демократическое» письмо. В митинговых страстях ушедшей зимы наши коллеги договорились до необходимости отменить преподавание образцов традиционной метрики в школах, поскольку внутренняя ставка поэзии на запоминание сковывает нашу свободу. Мне подобные идеи напоминают отмену пеленания младенцев в США: якобы человек с первых дней чувствует насилие и начинает жизнь в условиях тоталитаризма. Здравый смысл победил. Младенцев пеленают. А наиболее сознательные матери кормят их грудью вместо молочных смесей.

Старательный перевод стрелок, навязывание собственных спекулятивных тем, – излюбленный метод хозяев дискурса или людей, на него купившихся. Не надо вестись на этот общественный троллинг. Что мы обсуждаем? Проблемы современной церкви или панк-рок? Пути судебной реформы или личность Ходорковского? В разговоре о поэзии столь же важно уходить от внешних и несущественных дискуссий. Ты можешь писать так, как ты хочешь. Создавать не только тексты, но и контексты. Верлибром, метром, факелом в небе или вилами по воде. Главное – вернуть поэзии силу, мощь, действенность. Остальное – детали, формальности. Надеюсь, в этом выпуске «Гвидеона» вы увидите нечто большее и существенное. То, что увидели мы, составители и редакторы журнала. Свободу Русскому Гулливеру!

Надзирать и наказывать4

Помню недоумение, с которым менеджер одной рекламной компании уставилась на мой лозунг «Поэты печатают поэтов». Она хмыкнула, помолчала немного. «Это нужно убрать», – сказала вскоре, очень категорично. «Почему?» – «Звучит отталкивающе…» – «Почему?» – «Поэты – это несерьезно. Книги должны издавать специалисты». Похоже, в глубине души она считала поэтов людьми принципиально ни на что не годными. Я рассказал о наших скромных и нескромных успехах, заметил, что на каждом поле действуют свои законы. Она ответила, что законы бизнеса всегда одинаковы. Я догадывался: как только я скажу, что «Русский Гулливер» не бизнес, а способ жизни, – наш разговор прекратится. Я заговорил о том, что книжки должны выглядеть хорошо и радостно, быть содержательны и свежи; пусть у них нет возможности дойти до широкого читателя – зато есть шанс засветиться в писательском сообществе. «Мы должны рисковать, обращаться к новому, иначе получается бессмысленный бег по кругу, перетасовка одних и тех же имен…»