Второй пол

Но у каждого из писателей мифы эти звучат очень по-разному. Другой

определяется в зависимости от того, каким именно особенным образом полагает себя

один

. Всякий человек утверждает себя как свободу и трансценденцию – но не все вкладывают в эти слова одинаковый смысл. Для Монтерлана трансцендентность – это состояние: трансцендирует он сам, он парит в небесах героев; женщина прозябает на земле, у него под ногами; ему нравится мерить разделяющее их расстояние; время от времени он поднимает ее до себя, овладевает ею, а потом отбрасывает; сам он никогда не снисходит до ее липкой сумеречной сферы. Лоуренс видит место трансцендентности в фаллосе; фаллос становится жизнью и мощью только благодаря женщине; значит, имманентность хороша и необходима; лжегерой, утверждающий, что далек от всего земного, не умеет стать не только полубогом, но и мужчиной; женщина вовсе не презренна, она – сокровенное богатство, горячий источник; но она должна отказаться от любой личной трансцендентности и только питать трансцендентность мужчины. Той же самоотверженности требует от нее и Клодель: он тоже считает, что женщина призвана поддерживать жизнь, а мужчина своими деяниями продолжает порыв жизни вперед; но для католика все происходящее на земле погружено в никчемную имманентность: трансцендирует только Бог; в глазах Бога действующий мужчина и служащая ему женщина абсолютно равны; каждому предстоит преодолеть свой земной удел, спасение в любом случае – дело индивидуальное. У Бретона мы видим перевернутую иерархию полов; действие, осознанная мысль, в которых мужчина видит свою трансценденцию, кажутся ему плоской мистификацией, порождающей войну, глупость, бюрократию, отрицание человечности; истина – в имманентности, в чистом, непроницаемом присутствии реального; истинная трансценденция может осуществиться через возврат к имманентности. Его позиция прямо противоположна позиции Монтерлана: последний любит войну, потому что там мужчины избавлены от женщин, Бретон почитает женщину за то, что она несет мир; один смешивает дух и субъективность и отрицает данный ему мир; другой думает, что дух объективно присутствует в сердце мира; женщина подвергает Монтерлана опасности, ибо нарушает его одиночество; для Бретона же она – откровение, ибо вырывает его из субъективности. Что касается Стендаля, то, как мы видели, женщина у него почти не имеет мифологической ценности: он рассматривает ее тоже как трансцендентность; для этого гуманиста свобода осуществляет себя в обоюдных отношениях с другой свободой; и ему довольно, чтобы Другой был просто другим человеком, – уже это придает жизни «перчинку»; он не ищет «звездного равновесия», не питается хлебом отвращения; он не ждет чуда; он хочет иметь дело не с космосом и не с поэзией, но со свободой.

Ибо и он сам тоже испытывает себя как незамутненная свобода. Все остальные – и это один из важнейших моментов – полагают себя как трансцендентности, но чувствуют себя в плену чего-то непроницаемого, живущего в их сердце: они переносят на женщину это «непробиваемое ночное ядро». У Монтерлана мы видим описанный Адлером комплекс, из которого рождается плотное лицемерие, – и эту совокупность притязаний и страхов он воплощает в женщине; он испытывает к ней то отвращение, какое боится почувствовать к себе самому; он стремится растоптать в ней возможное свидетельство собственной неполноценности; он хочет, чтобы его спасло презрение; женщина – это яма, куда он сбрасывает всех обитающих в нем чудовищ[255]. Жизнь Лоуренса показывает, что он страдал аналогичным комплексом, только чисто сексуального свойства: женщина в его творчестве имеет ценность компенсаторного мифа; благодаря ей превозносится мужественность, в которой писатель был не вполне уверен; описывая Кэт у ног дона Сиприано, он считает, что как мужчина торжествует над Фридой; он тоже не допускает, чтобы подруга могла в нем усомниться: если бы она оспорила его цели, он бы, наверное, сам перестал в них верить; ее роль – ободрять и утешать его. Он просит у нее мира, покоя, веры, как Монтерлан просит уверенности в собственном превосходстве: они требуют того, чего им не хватает. У Клоделя веры в себя вполне достаточно; он робок только наедине с Богом. А потому у него нет и следа борьбы полов. Мужчина смело принимает на себя бремя женщины: она для него – возможность искушения или спасения. Для Бретона, судя по всему, истинность человека определяется живущей в нем тайной; ему нравится, что Надя видит ту звезду, к которой он идет, звезду, похожую на «сердце цветка без сердца»; он узнает себя в том, что ускользает из-под контроля воли и разума, – в мечтах, предчувствиях, стихийном течении внутреннего языка: женщина есть осязаемый образ этого неявного присутствия, бесконечно более важного, чем ее сознательная личность.