Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

О себе покуда скажу, что Бог хранит, дает силу работать и трудиться. Утро постоянно проходит в занятиях, не тороплюсь и осматриваюсь. Художественное созданье и в слове то же, что и в живописи, то же, что картина. Нужно то отходить, то вновь подходить к ней, смотреть ежеминутно, не выдается ли что-нибудь резкое и не нарушается ли нестройным криком всеобщего согласия (письмо от 23 декабря 1850 г., Одесса).

В целом, как полагал Н. С. Тихонравов, резюмируя рассеянные в письмах 1850 года сообщения, «в исходе означенного года <…> <второй> том был уже окончен и в некоторых частях отделан „начисто“»[194]

. То, что Гоголь отсрочивал печатанье поэмы еще на полгода, объяснялось желанием «осмотреть целое внимательным оком художника, взыскательного, придирчивого к самому себе…»[195].

И действительно, 25 января 1851 года Гоголь пишет из Одессы П. А. Плетневу, вновь намекая на неотделанность и неготовность поэмы:

В Одессе полагаю пробыть до апреля. Приезд Жуковского в Москву, может быть, несколько изменит мой маршрут, и вместо весны придется, может, быть в Петербурге осенью. Впрочем, это еще впереди. Покуда будь здоров, не забывай меня. А мне хочется очень с тобой, по старине, запершись в кабинете, в виду книжных полок, на которых стоят друзья наши, уже ныне отшедшие, потолковать и почитать, вспомнив старину. Но это не могло и не может <быть>, покуда не готово то, о чем нужно говорить. Будет готово – разговоримся так, что и языка не уймем. Ведь старость болтлива, а мы, благодаря Бога, уже у врат ее.

О том же положении вещей свидетельствует и запись от 24 января 1851 года в дневнике Е. А. Хитрово (запись относится к одесскому периоду, когда Гоголь часто посещал семейство Репниных и читал у них (в марте) главы второго тома):

M-me Гойер выехала с вопросом: «Скоро ли выйдет окончание „Мертвых душ“?» Гоголь: «Я думаю – через год». Она: «Так они не сожжены?» <…> Он: «Да-а-а! Ведь это только нача-а-ло было…» Он был сонный в этот день от русского обеда[196].

Обратим здесь внимание на одно обстоятельство – уже прозвучавшую в 1851 году тему возможного сожжения поэмы. И хотя близкий друг Гоголя М. П. Погодин весной 1851 года радуется и еще на что-то надеется («С нетерпением жду тебя в мае и радуюсь твоей деятельности» – письмо от 3 марта 1851 г. из Москвы[197]

), Гоголь вновь выражает недовольство написанным, несмотря на то что сам замысел второго тома оценивает весьма высоко:

Что второй том «М<ертвых> д<уш>» умнее первого – это могу сказать, как человек, имеющий вкус и притом умеющий смотреть на себя, как на чужого человека, так что, может быть, Смирнова отчасти и права; но как рассмотрю весь процесс, как творилось и производилось его созданье, вижу, что умен только тот, кто творит и зиждет все, употребляя нас всех вместо кирпичей для стройки по тому фасаду и плану, которого он один истинно разумный зодчий (письмо П. А. Плетневу от 6 мая 1851 г., Полтава).

В планах Гоголя – «большое путешествие по России», которое он, по словам И. С. Аксакова, «затевал» «с весны», прежде чем «снова выступить на литературной сцене, с своими новыми образами»[198].