Вторжение

Подкатил "газик"-вездеход. Из кабины высунулся остроскулый полковник в новенькой, прямо с иголочки, шинели. Он спросил регулировщицу, как удобнее проехать в Сходню. Девушка, проверив документы, объяснила, но вдруг спохватилась и подняла красный флажок.

- Эй, товарищ, - крикнула она Кострову, - вам же в Сходню! - И начала уговаривать полковника, чтобы тот довез лейтенанта, как она заметила, в полной сохранности.

- Насчет сохранности не ручаюсь... - отшутился полковник. - А в машине место найдется.

Не успел лейтенант протиснуться на заднее сиденье, как полковник поинтересовался, кто же его ждет в Сходне.

- Бойцы ждут, товарищ полковник, кроме никого...

- Кто же вами командует, если не секрет?

Костров неопределенно пожал плечами и с той же неуверенностью ответил:

- Кого пришлют - не знаю. А раньше дивизией командовал Гнездилов.

- Гнездилов, говоришь? - глухо переспросил полковник и прищурился, рассматривая лейтенанта.

Чувствуя себя неловко под его колючим взглядом, Костров пояснил:

- Был такой Гнездилов, все больше муштрой занимался, а как в пекле оказались, чуть и весь штаб не накрыли. Сам-то безрассудно погиб.

- Вон как... - Полковник тяжело вздохнул. По выражению его лица и словам, в которых чувствовалось явное волнение. Костров начинал догадываться, что этот в новенькой шинели полковник едет в его родную дивизию или раньше что-то слышал о ней. Но узнать не посмел, пока наконец сам полковник не заговорил:

- Зовут-то вас как?

- Алексей Костров.

- Вы давно в этой дивизии?

- Еще до войны служил, - ответил лейтенант и добавил с огорчением: Не везет нашей дивизии. Гнездилова убило. А до него комбриг был, посадили.

- Вы помните этого комбрига?..

- Това-а-рищ... Шмелев!

- Вот и повстречал родню...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Пока ехали московскими окраинами, Шмелев глядел и глядел в слезящееся ветровое стекло, находя в облике города тревожную строгость. Стены домов, некогда ласкавшие глаз белизной и опрятностью, были обезображены рыжими, зелеными, дегтярно-темными пятнами, пожарное депо с каланчой издали было похоже на жирафа, который словно бы пытался дотянуться и лизнуть висевшую в небе колбасу аэростата. Окна домов залеплены крест-накрест бумажными полосами.

Дорога, уходящая на север от Москвы, была запружена потоками техники, людьми. Суматошно сновали по ней машины; лязгали цепями полуторки, груженные патронными ящиками, дощатыми клетями, в которых, как откормленные поросята, лежали снаряды и мины.

Со стороны же фронта, с позиций тянулись повозки, в которых лежали раненые. Несмотря на холод, они держали на весу забинтованные руки.

"Товарищи... Кровь отдали, - думал Шмелев. - Война есть война. Но сколько ее пролито напрасно. Ведь если бы мы как следует подготовились, война могла бы обернуться иначе. А вот теперь... у ворот Москвы..."

Ковыляя по ухабистой, с бугристыми наростами льда дороге, "газик" продирался мимо расставленных железных крестовин. Обступив дорогу и щетинясь, как скрещенные ножи, эти крестовины из ржавых рельсов топырились под снегом. Они лежали в лощинах, в подлесках, забегали на пригорки, пролегали через дачные поселки, рассекая порой надвое не только улицы, переулки, но и огороды, палисадники, ребристым частоколом опоясывали, кажется, всю Москву. А возле этих железных ежей, в огромных котлованах работали женщины. Их было видимо-невидимо: они долбили кирками и ломами мерзлый грунт, выбрасывали наверх, развозили его по оврагам на тачках. Женщины рыли противотанковый ров. Глядя на них, Шмелев подумал: "Сражающиеся бойцы". Холод обжигал им лица, но нельзя было хоть на минуту присесть; опираясь на черенки лопат, они отдыхали стоя и опять брались копать. Страдания этих женщин, отправивших своих мужей, братьев и детей на войну и взявших лопаты, по многу часов кряду стоявших на морозе, вызвали у Шмелева чувство жалости и глубочайшего уважения. Он вспомнил о жене, о детях, с которыми разлучен был волей бессмысленно жестокой судьбы. Он думал о них и во время заключения, по если раньше думал с безнадежной мукой, теряя веру когда-либо свидеться или хоть получить скупые обрывки известия, то теперь, выйдя на свободу, он почувствовал, что все-таки отыщет и жену и детей. Быть может, даже через час-другой, когда встретит офицеров дивизии, станет ему ясно. Шмелев порывался сию минуту спросить об этом притихшего на заднем сиденье Кострова, даже обернулся, но что-то помешало ему, удержало, будто сообщение это раз и навсегда оглушит его тяжким ударом.

- Вы хотите что-то спросить, товарищ полковник? - забеспокоился, привстав, Костров.

- Нет... нет... Есть у вас курить? - рассеянно попросил Шмелев.

- Махорочка имеется. Крепкая, правда, в горле дерет, но зато накуриваюсь досыта, - и Костров протянул расшитый узорами потертый кисет.