Вторжение

Но, говоря так, Игнат понимал, что и с войной покончить не так-то просто. Приходя с работы (теперь Игнат делал все, что ему поручали: возил с поля на ферму солому, подправлял сорванную бурей крышу на коровнике), он раздевался, стаскивал подбитые кожей валенки и усаживался посреди пола, у печки-времянки. Печка была неказистая, простая на вид - старый ведерный чугун был вмазан в кирпичи, от него через всю избу тянулись колена железных труб, которые сразу же, как начинали топить, накалялись добела. Пока Игнат грел ноющие в тепле ноги, Верочка собирала вечерять. Взяв на себя заботы по дому, она трудилась безропотно и ни единым словом не огорчала отца.

- Батя, принести холодненькой квашенки из погреба? - спрашивала она, стараясь во всем угодить отцу.

- Сама квасила? Какая же ты у меня умница, - улыбался Игнат, слегка похлопывая ее по угловатому плечу. Верочке была приятна ласка отца, и она по привычке встряхивала головой, откидывала назад свисающую на грудь косу и спешила поделиться всякими домашними разностями:

- А у меня сегодня из дежки тесто чуть не убежало, - говорила она, не то хвалясь, не то укоряя себя. - Замесила, поставила, а сама - к Аннушке. И засиделась там. Прибегаю, а тесто уже поползло через край. Ох и наказание! Прямо места себе не находила.

В таком духе Верочка могла бы тараторить без умолку, но отец перебил, глядя на нее с удивлением:

- А зачем тебя понесло к ним в избу?

- В чью?

- Ну, к этим... Костровым?

- Почему же, батя? - спросила Верочка, остановись на нем широко открытыми в изумлении глазами. - Они нам родня.

Игнат усмехнулся в усы:

- И о чем же гуторили с Аннушкой?

- Ой, наговорились, и не упомнить всего, - простодушно ответила Верочка и в смущении добавила: - Даже гадали. Жив ли Алексей, и скоро ли кончится война... Ты бы поглядел, как складно ложилась карта: будто Алексей в дальней дороге, предстоит ему крупный разговор в казенном доме...

- Брось! - махнул рукой Игнат, не веривший гаданиям. - Какая может быть дорога, окромя окопов, а и насчет крупного разговора - побаски бабьи!

- Нет, батя, карта сбылась. Алексей письмо прислал.

- Да ну? - Игнат даже привстал. - Где же он, как с ним?

- Пишет, в каком-то переплете смертельном побывал... Весь, говорит, зарос. Только о ранах молчит, не хочет, наверно, расстраивать.

- Вестимо дело, - поддакнул Игнат. - Значит, объявился все-таки? И что он еще пишет?

- Больше, кажись, ничего. Поклоны шлет всем. И тебе и мне. Про Наталью особо пытает...

- Кланяется, значит, и нам, - сказал повеселевшим голосом Игнат. Ну-ну. Только вот Наталья-то свихнулась, дуреха!

Верочка на это ничего не возразила. Накинув на плечи вязаный платок, выбежала в сенцы, полезла в погреб, вырытый под избой. Скоро она принесла махотку с квашеным молоком и поставила ее на стол вместе с тарелкой блинов. Игнат ел степенно: обмакивал в густое молоко сложенный трубочкой блин, медленно отправлял его в рот, облизывал пальцы и опять тянулся к тарелке с ноздреватыми, пахнущими теплым пшенным паром блинами. Поев, он узнал, не приносил ли почтарь "Коммуну".

Верочка спохватилась, вспомнив, что не успела отдать отцу газету, которую второпях засунула в печурку, и принесла ее с торжествующим видом. Быстро убрав со стола, примостилась рядышком на лавке и ждала, как рассудит про войну отец. Сама она к сообщениям с фронта относилась хоть и серьезно, но мало что в них смыслила, а вот отец - иное дело...

По обыкновению, Игнат читал молча, шепча себе под нос. А на этот раз, уставясь глазами в сводку Совинформбюро, помрачнел и со стоном проговорил:

- Прут, окаянные! Чтоб им ни дна ни покрышки!

- Куда прут, батя? - простодушно спросила Верочка.

- К Москве подобрались, - и тяжко вздохнул. - Крутое время. Ты только погляди, куда немец махнул! Какие территории оттяпал! Украина в его руках, Крым... Не говоря уж о Белоруссии... Ума не приложу, доколь наши будут отходить? Пора бы уж окоротить и не дать себя в утрату.

- Батя, а сюда не придут эти фрицы? - встревоженно спросила Верочка.

- Не накликай беду! - строго покосился Игнат.

Больше за весь вечер ни отец, ни Верочка не проронили ни слова. Только и слышно было, как под окнами сердится поземка, завывает, гудит, того и гляди продавит рамы и ворвется в избу. Жар в печке дотлевал, добела накаленные часом раньше трубы сейчас потемнели, и на охолонувшем железо потрескивала окалина.

- Подложи кизяку, а то за ночь совсем выдует тепло, - попросил Игнат, собираясь залезть на лежанку.

- А где они, кизяки? Нету их, батя.

- Сходи принеси.

- Боюсь. Хоть озолоти меня - не пойду.

- Кого пужаться-то, глупенькая!

Не спеша, он оделся, вышел в сени, в остуженной темноте пошарил руками, сдернул с притолоки топор, чтобы заодно нарубить хворосту. Выходя наружу, он еле удержал подхваченную ветром дверь.