Вторжение

- Подарок от жены? - спросил Шмелев и ждал, что вот сейчас Костров, отвечая, напомнит и о судьбе его жены... Но лейтенант почему-то ответил не сразу, глаза его погрустнели, точно своим вопросом полковник ужалил его. "Видать, и ему нелегко. У него тоже свое горе", - подумал Шмелев и наконец услышал приглушенный, сбивчивый голос:

- Кисет мне подарили, товарищ полковник. Какая-то женщина побеспокоилась...

Шмелев неуспокоенно поерзал. Глядя на просторные, лежащие в сугробах, поля, он думал, какие все-таки в жизни иногда бывают повороты. Ведь совсем недавно, на той неделе, он еще был в лагере заключенным. Не думалось выбраться из этого лагеря, затерявшегося в хмурой тайге вблизи Магадана. Его приводили в затемненный, с решетками на окнах, кабинет, и следователь с безразличными глазами каким-то вкрадчивым голосом требовал одно и то же: сознаться, что он, Шмелев, враг народа. Шмелев готов был тогда броситься на следователя, вцепиться ему в горло руками, и только железная воля удерживала его.

И вдруг неделю, всего только семь дней назад, этот же следователь приходит в барак, где раньше и нога его не ступала.

- Товарищ Шмелев, выходите... Вы свободны, - учтиво объявил он.

В первый миг Шмелев не поверил, не мог поверить: сон это или явь, не в силах был сразу решиться переступить порог барака, будто там, за его стенами, уготована для него последняя, более страшная западня. Но следователь мягко взял его под руку, привел в свой кабинет и вручил пакет нового обмундирования. Вежливо, совсем по-домашнему попросил одеваться и оставил его одного. Гимнастерка и брюки оказались впору. Одевался он долго, никак не мог застегнуть пуговицы.

Вернувшись, следователь оглядел его с головы до ног и улыбнулся сухими глазами. Только глазами, а на лице не оживился ни один мускул.

- Вы уж извините, Николай Григорьевич. Всякое бывает в нашей службе. - Он мелкими шажками прошелся от решетчатого окна до двери, окованной железом, и произнес, не возвышая голоса, как-то вкрадчиво: Завидую вам... В Москву едете. А там - фронт, ордена, генеральское звание... - Он опять улыбнулся одними сухими глазами.

Шмелеву хотелось дать по морде этому следователю: сколько он поиздевался, крови попортил!.. "Но черт с ним!" - решил он и подумал: удивительное дело - туда, в Сибирь, везли его в холодном вагоне, оттуда посадили в самолет, а в Москве вызвали прямо в Генеральный штаб. Объявили, что ему присвоено звание полковника, спрашивали, чего бы хотел, предлагали пойти командиром корпуса. "Манна с неба!" - усмехнулся Шмелев.

Они въезжали в Сходню.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Как только остановилась машина, полковник Шмелев, поджарый, высокий, вышел и легко перепрыгнул через канаву. Сутулясь, будто стесняясь своего роста, зашагал к командирам, стоявшим у входа в штабной домик.

Порывисто шагнул к нему Гребенников, хотел доложить, но Шмелев, махнув рукой, кинулся в объятия к комиссару, уткнулся головой в его грудь. Видно было, как плечи Шмелева вздрагивали, а Гребенников силился поддержать его, невольно ощущая худобу его тела.

И когда разнялись и Шмелев указательным пальцем притронулся к глазам - сперва к одному, потом к другому, - строй не выдержал: качнулись ряды. Кто-то с правого фланга громко шепнул: "Плачет". Рядом стоящий шепнул другому, тот - соседу; волною передалось всему строю...

После того как Шмелев обошел строй поредевшей дивизии, заглядывая в лица, порой угадывая знакомых и улыбаясь им, после прохождения колонны под шорох знамени - как же гулок и тверд был теперь слитный шаг, - после всего этого Шмелев и комиссар пошли рядом, поддерживая друг друга на узкой обледенелой тропе.

Они еще ни словом ни обмолвились, видимо боялись растравить нескоро рубцующиеся душевные раны, а может быть, потому, что тяжесть пережитого мешала им говорить запросто, как, по обыкновению, говорят близкие друзья.

Но зачем же теперь-то, в одиночку, копить в груди обиду? Надо ли носить каждому в отдельности груз страданий? Не лучше ли сбросить с плеч излишек тяжести, сообща разобраться, что брать с собой дальше в дорогу, а что оставить и, возможно, совсем забыть? Кому же неизвестно: невысказанное горе мешает дышать, неразделенная ноша вдвойне тяжелее.

Они зашли в землянку.

Гребенников чиркнул спичкой и поднес ее к сплющенной у горлышка снарядной гильзе. Фитиль занялся, но горел тускло, чадно, то сваливая набок, то выпрямляя рыжее пламя. В углу храпел ординарец. Комиссар хотел разбудить его, но раздумал, подправил фитиль, вздернув его кверху гвоздем, и в землянке посветлело.

К столу Гребенников подал сухую колбасу, ломоть ветчины, открыл плоскую длинную коробку сардин.

- Сносно кормят? - спросил Шмелев.

- Бойцов? - приподнял голову Гребенников. - Терпимо.

Не сводя с него глаз, Иван Мартынович ждал, что Шмелев еще что-то спросит. Нет, не спросил. Угрюмо смолчал. Гребенников отстегнул с пояса флягу в брезентовом чехле, разлил водку.