Вторжение

Чем больше думал Шмелев, тем сильнее убеждался, какой непоправимый вред наносит тот, кто мнит себя едва ли не сверхчеловеком, заставляя подчинять мысли и действия других своей воле и даже личному вкусу. "А у нас сплошь и рядом так. Люди привыкают в речах, в печати, на собраниях всюду повторять то, что изрекает начальник, поднятый властью. Благо, если он умен, но ведь есть и бездарные, облаченные в мундиры! Таким давать в руки власть опасно. Для них стул, на котором они сидят, дороже справедливости, совести и правды. Ради того, чтобы на этом стуле сидеть прочно, они готовы утопить любого... Вот и Ломов. Желая выглядеть эдаким умником там, наверху, он не потерпит, чтобы возражали ему младшие по чину... Ох, уж эта рутина, она выйдет нам боком, - тяжко вздохнул Николай Григорьевич, - и если мы будем так поступать всегда, то скуем путами волю и силу народную, и в конце концов недалеко и до произвола... Нет, надо в человека верить, он добрый и мыслить умеет. На нем все держится. На человеке!" - Шмелев опять подошел к шалашу.

"Вот и Ленин, он верил людям, и люди шли за ним с этой верой в сердце... Трудно нам, Ильич, очень трудно. Но ничего. Надо идти..."

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Больше часа плутал Гребенников по лесу в поисках подвижного лагеря. То и дело останавливался, чутко слушал, не раздастся ли где голос, но, кроме свиста ветра да треска ломающихся сучьев, ничего не улавливал. Лес стоял сумрачный и холодный, внизу, под деревьями, земля была голая, снег задерживался на верхних ветвях и лежал на них тяжелыми ворохами.

Просека, на которую он напал, вела в другой конец леса. Вдоль порубки, как из трубы, тянул сквозной ветер, и в его дуновении Гребенников вдруг почуял запах дыма. Это так обрадовало, что он прибавил шагу и скоро на полянке между елей увидел бойцов. Составив винтовки в козлы, они ютились у костра.

- Принимайте к себе. Замерз чертовски! - сказал Гребенников.

- Садитесь, товарищ полковой комиссар, - пригласили бойцы.

Он присел на корточки и скоро почувствовал, как иззябшие пальцы рук, стоило немного подержать их у огня, защемила легкая, приятная боль. А спину холодил поддувающий сзади ветер. Холод пробирал до костей и бойцов, которые молча жались у костра.

- А где же капитан Семушкин? - спросил Гребенников.

- Окопы проверяет, товарищ комиссар, - ответил сержант Костров.

- Так-так... Гляжу, спасенье только у костра. А как же с ночлегом устраиваетесь?

- Кто как сумеет.

- Чем укрываетесь?

- Во всех видах одна вещь служит нам, - пряча усмешку в глазах, ответил Костров. - Мы в таких случаях вспоминаем старую притчу: "Чем, солдат, укрылся?" - "Шинелью". - "А что постелил?" - "Шинель". "А что в головах?" - "Тоже шинель". - "Сколько же у тебя, солдат, шинелей?" - "Да одна!"

Бойцы посмеялись.

Кто-то принес охапку сухих веток, начал бросать их в костер, и, сердито потрескивая, они запылали жарким пламенем. В котле, подвешенном на двух толстых рогулинах, начала ворковать и пениться вода.

- Каша убежит. Держи, Степан, - послышались насмешливые голоса.

- У нас котел привязан, никуда не денется, - спокойно ответил Бусыгин и стал помешивать деревянной ложкой.

Не прошло и получаса, как котел был составлен на снег. Начали есть пшенную кашу. Она слегка попахивала дымком и зеленой, сгоревшей на быстром огне хвоей. Отведал каши и Гребенников. За эти короткие минуты он успел сродниться с бойцами. "Какие ребята! Мороз им нипочем, на снегу спят... Да, живет в нашем народе дух сурового мужества!" Потом с сожалением представил: вот надвинется ночь, потухнет костер, останутся тлеть головешки, и бойцы укроются одними шинелями, сердясь и на лютую непогодь, и на свою трудную службу...

Подошел капитан Семушкин, белый, как привидение.

- Ну и морозяка! Воробьи на лету падают. Сейчас бы погреться...

- А кто вам запрещает? - спросил Гребенников.

- Товарищ полковой комиссар, приказ, - развел тот руками. Действовать в отрыве от части... Пусть посидят в лесу, так сказать, сами по себе... Пищу готовят сами. Одним словом, учатся тому, что нужно на войне.

- Верно, - согласился Гребенников. - Но приказы пишутся в расчете на умных людей. Так ведь, а?

- Понятное дело.

- Так кто же вас заставляет вынужденно терпеть? Какая в этом польза? - спросил Гребенников и, заметив на лице капитана недоумение, добавил: - Надо было приноровиться.

В словах полкового комиссара слышался упрек. Красноармейцы переглянулись, молчаливо соглашаясь с тем, что сказал Гребенников, и одновременно сомневаясь: не напрасно ли они сидят вот так, на ветру? Но нужно это службе? А может, и нужно? Не пошутил ли полковой комиссар, говоря одно, а думая совсем о другом, чтобы попытать, как они себя поведут? Но Гребенников, кажется, вовсе не собирается шутить, выражение его лица озабоченно-строгое. И, немного выждав, он говорит:

- Да, да, зачем напрасные лишения?.. Закалять организм? Но разве это закалка, когда люди не знают, ради чего это делается. Вы так можете загубить и себя, и вот их...

- Что поделать? - передернул плечами Семушкин.

- Лопаты, топоры имеете?

- Имеем.