Вторжение

Под вечер Митяй опять пожаловал к Игнату. Сваты за рюмкой водки толковали о новом доме, а когда стемнело, решили напоследок проветриться и, держась друг за друга, спустились по тропинке к реке. Небо было чистое, точно умытое дождем, крупно мигали над головами зеленые звезды.

- Доброе мы, сваток, место выбрали. Благодарить будут, - возрадовался Митяй.

- Самый раз для овощей. И рыбы тут - кишмя кишит. Опять же подмога в хозяйстве, - ответил Игнат и снова пожалел, что не удалось достать стекло.

- Да я ж тебе говорил, осечка получилась, - ответил Митяй.

- Обжулил кто-нибудь?

- Брось! Меня на мякине не проведешь! - возразил Митяй, зашел вперед и в упор поглядел на Игната:

- А тебе кто, сват, донес? Насчет этого жулика?

- Тьфу, голова садовая! - сплюнул себе под ноги Игнат. - Стало быть, и вправду обдурили. И сколько же ты отвалил?

- Молчи, сват. Молчи... - зашипел Митяй и, чувствуя, как горло чем-то сдавило, поперхнулся.

- Э-э-э, хотел было на все стекло выдать... Да сумление появилось... Так я ему малый задаток... четвертной...

- Не пойму, как это тебя поймали на удочку! И много их было?

- Да всего один, - сокрушался Митяй. - На вид, можно сказать, доверие внушал. В кожаном плаще. Усы вверх закручены. Только глаза шустрые, они-то и навели на подозрение. А то бы и сотняжку всучил.

- Где он тебя перехватил?

- А прямо на улице, - с видимым прискорбием отвечал Митяй. - Подходит ко мне и спрашивает: "Вам резиновая обувь нужна? Скобяные изделия? Стекло?" - "Все, говорю, нужно, а только стекло нужнее". - "Так пойдемте на склад, пока у меня время есть. Выпишем наряд - и пожалуйте!" Иду за ним, поспешаю... А он обернулся на ходу, дал мне сигаретку и спрашивает: "Сколько вам листов?" - "На четыре окна". - "Ясно. Только задаток положен. Ваш брат, простите, умеет плутовать. Выпишешь товар, а он помнется и уйдет. Только накладные портишь". Ну, как тут было не поверить? - спросил свата Митяй и развел руками. - Поверил. Даю ему четвертной. Подвел меня к высоченному дому, велел обождать у ворот и ушел. Я ждать-пождать, две цигарки сжег... Смотрю, раз прошел возле меня милиционер, другой раз и начал ко мне бочениться.

"Ты чего, гражданин, ждешь?" - спрашивает. "Да вот по причине стекла задержка", - отвечаю. "Какого стекла?" - "Склад, говорю, в этих воротах". - "Какой тебе склад? Поймал, старый леший, дурную болезнь, так плутуешь!" - сказал милиционер. А я все стою, потому как четвертной уплывает... Отошел я в сторонку, выждал, пока милиционер ушел, и бочком-бочком в самые ворота. Подхожу к лестнице. Четыре ступеньки ведут наверх, к двери с табличкой. Стучусь. Открывает мне старичок со стеклышками в глазах. Провел меня в комнатушку, усадил возле умывальника, на котором разные пузырьки, и эдак пальцем указывает, чтобы я снимал штаны... У меня очи на лоб повылазили. Так вот какие тут болезни лечат! Схватил я кожушок да шапку - и тягу... Все боялся, милиционер зацукает! В общем, нагрел меня этот окаянный, и веришь, даже стеклу был не рад.

Игната так и подмывало расхохотаться, но, пересиливая себя, отвечал он с видимым сочувствием:

- Понимаю тебя, сваток, понимаю. Благодари бога, что милиционер попался свойский. А так бы по причине такой болезни протокол мог составить.

Молча вернулись они назад.

- Ты уж, сваток, Аннушке моей - ни-ни... - умолял Митяй. - Иначе со свету сживет. А избу мы с тобой сложим. На диво сложим! - добавил Митяй и, низко кланяясь, распрощался. Игнат тоже пожелал ему доброй, спокойной ночи.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

По изложинам мокрого берега, с брезентовой сумкой, набитой медикаментами и висящей на ремешке через плечо, Наталья шла неторопко. Был утренний час, солнце плавилось в спокойной реке, покрытой в заводях круглыми листьями кувшинок.

Одета Наталья была совсем по-летнему - в платье с большим вырезом; от сырого тумана, пластающегося вдоль реки, ее чуть-чуть знобило.

Наталья была рада, что с наступлением полевых работ вырвалась наконец из тесного, пропитанного запахами лекарств медпункта, из дома, где всегда тяготили ее стирка белья, уборка и бесконечно-нудные причитания да вздохи по причине их разлуки, которая, видите ли, чем дольше тянется, тем прочнее свяжет ее с мужем. Такое говорили соседи, внушал отец. "Наивные люди, усмехнулась Наталья. - Ничего не понимают. Как будто сами не были молодыми".

Она твердо уверилась в том, что пора молодости скоротечна, поблекнет, как вон отцветающая в сухом логу одинокая яблоня, и жалела, что так проходит эта молодость, что ее никогда не вернуть.

Давно ли шумела по лощинам и оврагам полая вода, набухали почки на деревьях да на пригорках осторожно, словно боясь нежданного мороза, пробивалась трава? А теперь уже завяли сережки на ветлах, метелью осыпался белый цвет с яблонь, груш, и на листьях, поначалу изумрудно-зеленых, уже въедливо лежал налет дорожной пыли. "Так и моя молодость. Не успеешь оглянуться, как улетит", - комкая в горле обиду, думала Наталья.