Вторжение

Она готова была броситься на него с кулаками и, окажись он близко, надавала бы тумаков. Но едва отошла от повозки, как заставила себя успокоиться. — "Что с него взять? Лучше не связываться с дурнем!" подумала она.

Дорога потянулась через яровое поле. Наталья подивилась: и недели не прошло, как посеяли тут пшеницу, а зерна уже проклюнулись, дали ростки, пока еще не зеленые, шелковисто–красные.

К яровому клину примыкал другой; его засевали сейчас просом. Дорога взбежала на пригорок, и отсюда Наталья, как зачарованная, окидывала взглядом привольную, уходящую к самому горизонту, равнину. Гудело поле, звенел сам воздух, и далеко разошлись, гуляли из края в край в затканном маревом просторе тракторы с сеялками.

На подножках сеялок в цветастых платьях и косынках стояли женщины. Когда один трактор, сделав прогон, стал разворачиваться, Наталья не вытерпела, поднялась на приступку сеялки и начала ворошить зерно.

— Доченька, и ты пришла пособлять, — окликнула маленькая, сухощавая, с родинкой возле носа Аннушка, доводившаяся Наталье свекровью.

— Он, мама! — воскликнула Наталья. — А я вас и не узнала!

— Богатой станет, — поддакнули женщины.

— Куда уж мне на старости лет… Зачем богатство? Пускай они вот себе наживают, — кивнула Аннушка на невестку, и Наталья, догадываясь, что сейчас начнут пытать да выспрашивать об Алексее, перевела разговор, спросила, нет ли больных.

— Кажись, нет, — ответили женщины и опять с вопросом: — Как служивый твой, отписывает весточки?

— Служит. И письма шлет, — скупо ответила Наталья.

— Вернется с армии — блинами будем угощать, — сказала Аннушка.

— Как знать, мама, — неопределенно проговорила Наталья.

— Знамо, — не поняв ее, поддакнула та. — Раз дождики теплые пошли, возьмется в рост, доброе уродится просо.

— А что это у вас? — неожиданно встревожилась Наталья, увидев у нее ссадину на руке.

Она уже хотела дать знак выглядывающему из кабины парню, чтобы остановил трактор, — надо же перевязать, но Аннушка велела ехать дальше, сказав, что беда не велика, до завтрака потерпит.

Действительно, до завтрака оставалось мало времени. Все сильнее припекало солнце, а небо было чистое, будто залитое хрустальной синью. Нагретая земля нежилась, млела, дрожала в зыби теплого воздуха. Следом за трактором по свежим бороздкам домовито, важно ходили грачи. То и дело откуда–то поодиночке прилетали скворцы и с трепыхавшимся в клюве червяком тут же улетали.

Трактор сделал еще один круг и остановился вблизи полевого вагончика.

— Ну–ка, покажите, мама, свою болячку. — Наталья повернула ее руку и нахмурилась: — Ой, да у вас опухоль! А вдруг заражение? — И тотчас достала из сумки флакончик спирта, омыла ранку и завязала.

Женщины расселись на лужайке в кружок и принялись завтракать. На корзинах, на обрывках газет и просто на коленях раскладывали узелки с едой — вареные яйца, печеную картошку, творог, соленые огурцы, куски сала, аккуратно завернутые в тряпицы, и одаривали друг друга.

За едой судачили о всякой всячине: и что привезли в кооперацию, и какого лучше материала взять на рубашонки детям, и почему на прилавки редко выбрасывают самый ходовой товар — ситец. Потом заговорили о сынках и дочках, которые в наш–то век совсем отбились от рук; не успеют повзрослеть, как разлетаются по свету, — все норовят в город, и разве только агрономы да учителя оседают в родимых местах.

— С образованием, вот и едут, — заметила Наталья. — На это обижаться не приходится.

— Да уж и правда. Нам–то, темным людям, езда была и невдомек, проговорила Аннушка, отпила из бутылки молока, вытерла уголком платка губы и продолжала: — Бывалыча, на соль денег не хватало… Хлеба, почитай, до весны но дотягивали, хоть зубы на полку клади… Теперь и в хлебе нет нужды, и работа ладится…

— А чего ж твой Митяй недовольство выражает? — поддела Христина, слывшая на селе языкастой и норовистой.

— Не городи, кума, — отмахнулась Аннушка. — Уж я‑то муженька с коей поры знаю… — Она повременила и, видно, не удовлетворенная своим ответом, добавила: — Мой–то охапку сена обчественного не возьмет. А ежели и взял кого на заметку… Вот хоть бы тебя… чтоб сено не растаскивали… так за такое нужно не ругать, а премию давать.

— Я бы ему дала премию!.. — бойко, с каким–то непонятным намеком ответила Христина и расхохоталась.

— Свою премию вон жеребцу под хвост снеси! — оборвала одна из женщин, заставив Христину прикусить язык.

В это время где–то за вагончиком нежданно грохнул выстрел из ружья. От испуга Наталья даже опрокинула недопитое в бутылке молоко. Вихрем взметнулись с поля птицы, и только один грач затрепыхался на пашне.

Не помня себя Наталья подхватила сумку, побежала. С трудом поймала отчаянно бившегося грача. У него с узловато–сизой ноги медленно стекали бусинки крови. Грач глядел испуганно и даже в беде не выпускал из клюва червяка.

— Бедный, птенцам своим нес, — погладила его Наталья.