Вторжение в Московию

— Позорно бежали с ним от Москвы! — поддержал его Матюшка; он почувствовал, что сейчас или уже никогда не удастся ему поколебать власть Рожинского.

Меховецкий же не дал никому опомниться от своего выпада.

— Я собрал вас, гусар, со всей Посполитой и обещал, что много злотых будете иметь в руках! Домой вернётесь с обозами добра! А вы не слушали меня! Ему всем ведать разрешили: обозами, своей судьбой! — ткнул он пальцем в сторону Рожинского.

Он понял, что тот остерегается схватиться с ним в открытую, хотя грозил не раз уже расправой за возвращение сюда. Он знал, что в войске немало было тех, кто стоял за него, за Меховецкого, они хотели видеть гетманом его. Да и сам царь был за него тоже.

— Ты что несёшь, балбес! — раздался чей-то вскрик.

— Язык хмельной какой-то! — процедил сквозь зубы Зборовский, осуждая непонятно кого-то здесь.

Меховецкий был мстителен. Он ничего не забывал. А сейчас ему терять к тому же было нечего, его загнали в угол. И он опять накинулся на Рожинского.

— Панове, кто проиграл битву под Москвой?! Войско терпит неудачи виной гетмана! — снова ткнул он пальцем в его сторону.

А тот молчал, терпел. И неизвестность, странная, повисла в комнате. Но все видели, что Меховецкий натравливает гусар на них, на войсковую верхушку.

— Затеял ты, пан Николай, опасную игру, — пробурчал Зборовский.

В комнате появился и Валевский. Услышав последние угрозы, он подошёл к царю и зашептал ему на ухо, открыто, уже не прячась от других:

— Государь, вспомни, я же говорил: быть от Рожинского беде!

— Хватит, пан Валентин, перестань, скажи, и громко, не шепчи! — оборвал Димитрий его.

А Меховецкий понял, что вот сейчас он упустил что-то, и, уже не владея собой, зло закричал Рожинскому: С дороги, не дождёшься, не уйду! И стычки нам не избежать!

Князь Роман смешался почему-то и поспешно вышел из хором со Зборовским.

Валевский стал рассказывать что-то Димитрию. Тому же было не по себе. Он лихорадочно соображал: почему всё так странно быстро разрешилось. И пальцы вдруг похолодели и задрожали мелкой дрожью так, как бывало, когда он чувствовал приближение какой-то опасности…

Не прошло и получаса, как в комнату опять вошёл Рожинский. За ним вошли вразвалку два молодых, громадных ростом пахолика, и палаши у них висели на боку с предусмотрительно расстёгнутыми пряжками на ножнах. И он, бесцеремонно стуча сапогами по грязному полу, подошёл к Меховецкому и собрался было схватить его за грудки, прижать по-русски к стенке, но раздумал и лишь прошипел ему в лицо:

— Урок тебе придётся дать! На голову сейчас укорочу!

Меховецкий покраснел и струсил. Но гордость шляхтича не позволяла ему окончательно пасть в глазах людей, набившихся в эту комнату. Он сразу вспотел и понял, что стычки действительно не избежать: за жизнь придётся драться, прольётся кровь, и либо он убьёт вот этих гетманских горилл, либо убьют его. Он выхватил палаш из ножен и, потрясая им в воздухе, просипел осевшим голосом: «В угрозах — правды нет! Пусть Фемида покачает на весах!»

Рожинский тоже обнажил палаш, но не стал нападать на него. Он отдал поле боя своим охранникам. А те приступили к делу осторожно: им тоже не хотелось пасть от руки Меховецкого. Тот слыл виртуозом по части драться на саблях, владел отлично палашом. Несмотря на свой великий рост, Меховец-кий всё же уступал силой своим противникам, но ловок был, искусен на бою поодиночке и фехтовал как окаянный.

Зима. Январь. Метель завыла подле хором. Там будто кто-то захохотал и засвистел, как бес, и стал подталкивать людей на злое дело. Вся нечисть, казалось, вышла на охоту.

— Государь, на помощь, помоги! — взвыл Меховецкий, еле отбиваясь от пахоликов; вот только сейчас выдержка изменила ему; и видел он, и понял, что царь не встанет рядом и не заступится. — Неужто позабыл и бросишь!..

А тут удар ещё, удар. Он их отбил. Но палаш уже не ходит уверенно в его руке, не вертится, как было когда-то, колесом, он словно всю силу растерял… И вот клинок, судья неумолимый, достал его, когда он открылся на мгновение, взывая взглядом к царю: стальное остриё ужалило его в лицо, бороздкой алой расписалось на щеке. И он отшатнулся от него… Но сбоку на него летел уже другой клинок, вонзился в грудь ему по рукоятку… Он вздрогнул, рука, слабея, потянулась вверх, но не поднять уже палаш… Хотел сказать он что-то, но губы, синие, лишь прошипели: «Zdrajcę![59]… Ma… шка!»… Глаза же указывали на царя… Кровь хлынула горлом у него. Он дёрнулся, когда пахолик выхватил клинок из его груди, и повалился на пол.

И тишина, тупая тишина установилась в комнате.

А за стенами терема, на дворе, стоял всё тот же свист и хохот. Там с гуслями ходили ватагой пьяные гусары со скоморохами, таская за собой гулящих девок…

Валевский посмотрел на Меховецкого, лежавшего посреди комнаты, и скорбно поджал губы.

«Как же всё нечестно, лживо! Кем был бы он без него?» — почему-то пришла к нему горькая мысль, когда он глянул искоса на «царика».