Вторжение в Московию

Он прошёл в соседнюю горницу, где слуга надел на него кафтан для выхода на важные приёмы. Подцепив к поясу клинок, он вышел назад к посланцу. А там уже стоял денщик, предупредительно держа в руках его соболью шубу, услужливо распахнул её, и князь Роман просунул руки в рукава, слегка встряхнул плечами, поправляя шубу. И так, нараспашку, не застёгиваясь, он вышел из избы во главе свиты из своих людей. Во дворе всё тоже было уже готово к выездке. Там дожидались его гусары, всё в тех же голубых плащах. Они сопровождали его охраной в поездках всюду, где их клинок был нужен, служил ему.

Войцех скомандовал: «По коням!»

Лёгкий шумок заполнил постоялый двор, и вот гусары уже верхом. И тут же сидят на конях два царских пристава.

Все выехали со двора. Впереди приставы, за ними князь Роман и Вильковский. Будило увязался с ними тоже на царский двор. Ему там тоже был назначен приём, о чём сообщил всё тот же боярский сын. Длинной цепочкой всадники двинулись по узким улочкам к крепости, Спасская башня которой, просев уже от старости, издали притягивала к себе взоры. Они поехали шагом. И только-только отъехали от постоялого двора, как навстречу им пригнал от царя другой гонец. И он, ещё не доскакав до них, замахал руками и заорал издали: «Сто-ой!.. Сто-ой!..» Подскакав же, тот гонец, закричал на него, на князя Романа: «Назад, назад! Царь только что встал и ещё моется в бане! Нельзя туда! Ну, тебе же говорят!»

Наглец выпалил всё так неожиданно и резко, что князь Роман потерял дар речи на минуту от такого оскорбления.

— Схватить и проучить! — очнувшись от столбняка, приказал он Войцеху по-польски, затем перешёл на сносный русский:

— Ты, паршивый пёс! Кнутом, кнутом тебя сейчас накажут!

Но тот гонец, увидев княжескую плётку, пустил во весь опор своего коня обратно.

Князь Роман двинулся дальше, к крепости, уже уверенный, что больше никто не прискачет оттуда, чтобы остановить его.

Таков народ уж этот, московиты: коль дашь отпор, и сразу веский, так тут же и отступятся… «Царь встал и в бане моется!.. Встал и моется!» — гневно повторял он про себя…

Они проехали в крепость через ворота, уже раскрытые настежь для них, за караулы под башней. Там стояли казаки в серых кафтанах и в шапках тоже серых. И снег, весенний, тоже серый, лежал здесь, подле серых стен.

У воеводских хором все спешились. И князь Роман, разминаясь, прошёлся взад-вперёд у коновязей. Хотя он ехал совсем немного, но тот наглец так взбодрил его, что у него всё тело встало колом и заныла спина.

— Вот мерзавец! — выругался он.

— Пан Роман, не принимай это близко к сердцу, — сказал Вильковский и подмигнул ему, мол, давай, не знаешь разве, как надо поступать с москалями.

Князь Роман подтянулся и хмыкнул: «Хм!» — окинул взглядом крепко сбитую фигуру полковника.

Во дворе же, подле съезжей и хоромной царской избы, стоявшей рядом с ней, суетились служилые. И уж очень бестолково, словно кто-то гонял их по разным посылкам, тоже, видимо, не представляя, для чего всё это нужно.

Войцех поймал за рукав одного из них, вроде бы подьячего, и спросил его, где царь принимает гостей. Заметив, что тот не слышит его, он гаркнул так, что тот отшатнулся от него и сразу показал на съезжую, сам же спешно засеменил куда-то дальше.

— Balamuctwo![39] — выругался поручик под сумрачным взглядом Рожинского.

— Пошли! — решительно сказал князь Роман, не намеренный больше ждать, и направился впереди всех к съезжей.

А там, подле крыльца, томились стрельцы в малиновых кафтанах, крест-накрест перетянутые белыми берендейками. От скуки на караулах они что-то травили. Заметив Рожинского, они схватились за бердыши[40]

, загородили ему дорогу.

— Царя нет! Никого не велено пускать!

Откуда-то сбоку вынырнул всё тот же подьячий, испуганно пискнул: «Только после государя!»

Но гусары не стали никого слушать, пошли на стрельцов и тут же напоролись на отпор.

— Куда, куда!.. Не при, а то вдарю! — загремели голосами караульные, зло засверкали белки глаз, залитые с утра уже крепкой сивухой.

Вильковский молча усмехнулся на эти странности, происходящие при дворе «царика», и крикнул гусарам, чтобы не медлили. И те оттеснили от двери пьяных стрельцов.

Рожинский с Вильковским свободно прошли в съезжую. За ними туда же прошёл Будило, а затем и ротмистр Казимирский с десятком гусар. Комната, куда они вошли, была просторной. В ней было пусто. Там стояло только массивное кресло, грубо сработанное и окрашенное в золотистый цвет, с прямой спинкой, по которой витиевато расползался непонятный орнамент. К стенкам же прилипли лавки, как обычно принято в русских избах, а деревянный, гладко выскобленный пол блестел, чем-то начищенный. В комнате было сухо и неуютно, как в костёле или у мирового судьи. От голых некрашеных стен, обшитых досками из клёна, веяло скукой, да ещё от лавок исходил слабый запах липы.