Вторжение в Московию

— Вас, господа, царь отпускает и желает удачи в битвах! — обратился он к гусарам, которые пришли сюда с Рожинским.

Валевский тоже перевёл дух и пригласил всех от имени царя за стол. В тот день этого важного приёма Пахомка посадил князя Романа за стол царя. Прочих он рассадил за другие столы с богатым выбором напитков.

— А среди вас, господа, тоже есть рокошане? — спросил Матюшка гостей. — А может, все вы тут бунтовщики?! Ладно, полноте, господа! Мне ли не знать и не любить бунтовщиков и вольнодумцев! — рассмеялся он, довольный, что сконфузил гостей.

Там же, за соседним столом, с гусарами сидел Пахомка, следил за блюдами, что подавали холопы по царскому разряду.

— Здесь, ваша милость, все верные закону, Польше и королю, — слегка наклонив голову, заговорил Рожинский. — А вот из тех, кто пришёл к вашей милости первым, есть рокошане. Храбрые, но мятежный дух привёл их сюда! — снова сделал он непринуждённый поклон в его сторону, всё с той же светской улыбкой.

— Ваш король! Король! Фыр-р! — презрительно фыркнул Матюшка. — Что стоит он, ваш король?! Я не хотел бы быть вашим королём! В такой стране, как ваша! Всякий шляхтич своевольничает у вас! Вы, поляки, плохо кончите!.. И что же ваш король? Он шагу не может ступить по своему желанию! Ваш сейм постоянно суёт ему палки в колёса! А чтобы на престол у вас взойти?.. Ведь это же неслыханно, чтобы короля на трон возводил какой-то кардинал!

Он замолчал, заметив удивление на лицах гостей. Смущение какое-то там тоже появилось.

— На Руси патриарх сделает то, что я, царь, скажу ему!

В этот момент дворовый холоп, из прислуги, входя с подносом в комнату, споткнулся о порог. С подноса на пол полетели серебряные стопки и запели тонко свои песенки, да так насмешливо, как будто над последними его словами.

Матюшка вздрогнул, поморщился, крикнул Пахомке: «На конюшню его! И высечь, чтобы другим неповадно было!»

Увидев же, что по лицу князя Романа скользнуло осуждение, он сказал жёстким голосом, негромко, но так, чтобы слышали и за соседними столами: «Если холопу не дашь хотя бы раз по зубам, он уважать тебя не станет!»

В то застолье гусары и полковники услышали из уст царя немало богохульств и брани на разных королей Европы. Он поносил порядки в их странах и восхвалял Восток, того же Магомета. Увидели они и то, как царь хлещет водку. Ну точь-в-точь как записной извозчик на Москве или в иной какой-нибудь российской стороне.

Утром первым в горницу к Матюшке, когда он проснулся, ворвался Петька, его любимый шут. Он веселил с утра его заспавшиеся очи. Бодрить была его планида. Чтобы он вдоволь похохотал, очистил голову с похмелья, пофыркал над его ужимками. И Петька, зная свою роль, кувыркнулся с ходу через голову прямо от порога, поставил ловко на ноги своё пружинистое тело. Ходил свободно и легко он что на ногах, что на руках, коряжистых и узловатых. А торс его как будто был вырублен из чурбака. Где низ, где верх — не разберёшь, когда катился он колесом по горнице. Мелькали руки, ноги, а между ними голова, похожая на луковицу здорово. Она вросла в его плечи, горб пузырился безобразно… «Гоп-скок!» Ещё прискок!.. Последний раз взлетел он вверх, перевернулся и встал как вкопанный пред ним, своим царём. Склонил он голову в поклоне и напрягся, и выперли из-под кафтана мускулы, и тот расползся с треском от тесноты по швам. Затем, надменно поводя головой, прошёлся вольно он по горнице. Насмешка сквозила в том такая явно, что Матюшка даже взвизгнул оттого, как шут копирует походку, взгляд, усмешку поджатых губ Рожинского: горбатый князь ходил пред ним… Вот этот князь скривился и нос воротит от него, от царя, Матюшки. Напыщен он и родовитость выставляет напоказ. Глаза аристократа взирают равнодушно…

В разгар веселья, стукнув два раза в дверь, в горницу вошёл Пахомка. Лёгкий кивок головой ему, царю. Ну как подачка. Из-за чего он злился на него, но ничего поделать с ним не мог. Дьяк нужен был позарез ему. По сотне раз на дню тот заходил к нему, и его царский сан притупился у него в голове. Да, Пахомка, холоп, был его помощником незаменимым. Он угадывал его желания с намёка, взгляда, полуслова, а то и взмаха руки его, царя Димитрия. Того, с которым сжился он, Матюшка. Тот в нём сидел, уже пророс корнями.

— Государь, здесь пришёл поручик от Рожинского, — доложил Пахомка.

Матюшка глянул на него сквозь слёзы, пелену…

— Ха-ха!.. — Грудь всё ещё вздымалась у него, он едва сдерживал хохот, вновь чувствуя себя отменно бодрым. — Что, что? Ха-ха! — уловил он, как переглянулись они, шут и дьяк, ну точно две змеи, и загадал, какая же из них ужалит вперёд ту, другую…

— И что же у него? — спросил он, с трудом унимая дыхание, как будто это он сам крутился колесом и взлетал под потолок в прыжках вот только что. Он жестом подозвал к себе шута, ласково похлопал по его горбу, чувствуя, как переливается из него сила и стреляет лёгкими ударами под сердце, приятно освежает мозг.