Вторжение в Московию

— Тут, государь, пришёл князь Григорий! — бодрым голосом доложил ему каморник, надеясь этой вестью обрадовать его.

— Какой ещё Григорий! У меня вон сколько их!

— Шаховской, государь… — растерялся каморник оттого, что царь так быстро забыл своего лучшего друга, которому вот тут совсем недавно клялся, что будет держать его в милости, в восторге от его побега из-под надзора Шуйского.

— A-а! Зови!

В шатёр вошёл молодой человек, чуть старше его. Он уже загорел, покрылся татарской чернотой. Большие глаза глядели прямо, в плечах он был широк. Такого не обидишь безответно.

Да, это был князь Григорий Шаховской, из захудалой ветви ярославских князей, неглупый и тщеславный. Мятежная натура сидела в нём, толкала его наперекор всему и всякому. Тянулся он на зов всех самозванцев. У первого Лжедмитрия, Отрепьева Юшки, он ходил в ближних советниках. Был при самом царе, на службе, при дворе! Когда ещё такое выпадало князьям-то ярославским?.. Затем он лепил легенду о его спасении: из неизвестности и для себя, под непонятным внутренним порывом. Поверить в это он заставил даже простодушных жителей Путивля. Потом занёс его строптивый нрав к царевичу Петрушке в Тулу. Когда же та крепость пала, то Шуйский пожалел его, но сослал на всякий случай в монастырь, за Вологду, у Кубенского озера. Там тоже были когда-то владения князей ярославских. Но с его характером едва ли что-нибудь пошло бы ему впрок. Как только Шуйский помиловал его, он сразу же отъехал в Тушино… Ему был нужен самозванец, а тому — он, князь Григорий. И оба они желали только одного: свалить бы Шуйского, боярского царя. Но если первый рвался по-воровски к чужому трону, то князь Григорий смутой жил. Она — его стихия, и отчий дом, и воздуха глоток в застоинах московского двора, желанная вдова, в гроб уложившая закон — сухого нудного супруга. Свалив же Шуйского, он непременно взялся бы вот за этого — безродного мужиковатого царя…

А за ним, за Шаховским, вошёл Заруцкий. Матюшка не ожидал увидеть его и, обнимая князя Григория, махнул рукой, мол, прощаю, атаман, и даже улыбнулся ему.

Они уселись за стол, за водку. Тут кто-то ещё пришёл в шатёр из его мелких придворных. И сразу же появился Петька и стал показывать свои скоморошьи штучки, всех вволю насмешил.

А он схватил его, прижал к груди, расцеловал.

Да, вечер выдался на славу. Он обнимал и целовал Заруцкого, грозился почему-то Шаховскому, трепал за горб шута, уже не помнил, что вытворял ещё.

Наутро, не выдержав всё же сидения на месте, он поехал со свитой к гетману. А тот ещё накануне вечером ушёл под лагеря Шуйского. И он знал уже, что его полки захватили один лагерь московитов, отбили у них гуляйполе и, преследуя, загнали бегущих за стены Скородома. По слухам, они даже подожгли там какую-то деревянную башню.

Но что же Заруцкий, где он-то со своими казаками?.. И Димитрий поехал туда, куда ему показали вестовые гетмана. Но он не доехал до Заруцкого, свернул в сторону полка Валевского и вскоре наткнулся на него самого.

Его канцлер в это время уходил из-под стен Москвы, чуть не бежал от противника. Здесь, оказывается, вдруг появились свежие полки Шуйского.

«A-а, от Петровских ворот и с Арбата!» Он знал, что там тоже стоят московские полки.

— Государь, здесь же опасно! — вскричал Валевский, глаза как пьяные, а рожа красная. — Вон видишь — отходят! — показал он на роты гусар, которые двигались к ним, а по пятам их пылила огромная масса всадников.

И даже издали в той массе легко узнавались боярские дети, отборная конница Шуйского.

И Димитрий поехал с ним. За ним же, не отставая, всё также таскались кучкой его придворные.

А Заруцкий, ещё вчера до темноты, двинулся со своим полком вдоль берега Москвы. Донцы шли тихо, без говора, и ржания коней не слышно было. И уже в темноте они выдвинулись к позициям московитов. Заруцкий поставил свой полк за дубовой рощицей и поехал с Бурбой осмотреть это место. Они проехали немного и остановились, прислушались.

Ночь, тёмная и тёплая, дохнула на них запахами зрелых трав, ночными голосами, тут, похоже, в двух шагах…

Отсюда, от рощицы, в сторону Ходынских лугов, где были обозы Шуйского, тянулись островками берёзовые околки. И оттуда доносился необычно сильный для военного лагеря шум и вроде бы даже песни.

Они постояли немного, послушали, как перекликаются беспечными голосами между собой обозы московитов, и поехали обратно. По дороге они обсудили, с чего начинать дело, и вернулись в полк. Туда же вернулись дозорные, принесли вести, что впереди них стоит татарская конница, но к ней не подойти близко: везде разъезды, и татары настороже.

Вот показалось и солнце. Уже с утра предвещая жаркий день, оно тяжело влезало багровым диском на пустое небо.

И они двинулись в обход татарских позиций. Но те тянулись куда-то на Ходынские луга, и им, казалось, не будет конца. А там, было видно, они сменялись русскими обозами.

Заруцкий остановил своего коня. И тотчас же рядом появился Бурба. И они прислушались… Оттуда, со стороны огромного города, доносился какой-то сплошной гул… Ага! Столкнулись!.. И выстрелы, сухие, частые, защелкали…