Вторжение в Московию

А тот молодец оглянулся как-то странно пару раз на своих товарищей, которые сопровождали их колымагу. Но и было заметно, что он не может оторваться от своей дамы и говорит, смущается, краснеет…

«Она же соблазняет его! Да, Доротея знает, как таких невинных мальчиков в любовные утехи посвящать… Ах, как же быстро она забыла своего Яна Осмульского!» — проскочила у Марины мысль, осуждающая свою сестру за то, что после смерти её жениха, в Кремле, в царских палатах, убитого московской чернью, она стала легко отзываться на флирт с мужчинами.

— Марина, послушай-ка его! — вдруг подбежала Доротея к повозке, таща за руку своего гусара. — Послушай, послушай!

Она обратилась к ней по имени, точно к своей подружке, ей вроде бы ровне. И эта вольность была явным знаком, что появилась важная причина, раз Доротея перестала лебезить перед ней.

— Да говори же ты, говори! — грубо подтолкнула Доротея своего обожателя, от страсти, отразившейся вмиг на лице, готовая щипать и пальцами вонзиться жадно в его тело юное.

Гусар стал мямлить, сбивчиво повторять сказанное вот только что Доротее: «Государыня, как сообщила ваша фрейлина… Да, да, вы же ещё не знаете, что ваш муж, государь Димитрий, был убит… Тогда, два года назад!.. А сейчас вы едете к совсем другому человеку! Он не похож на того, на государя!.. Хотя его и признают за царя! И мы все, вашей светлости преданные, решили предупредить вас!»

Он закончил и опустил руки…

Пани Барбара, сидевшая рядом с ней, озабоченно зашевелилась, когда юнец начал лепетать. Она собралась было остановить его, но не решились, смолчала, дождалась, когда он закончит.

— Пан, кажется, всё сказал? — строго взирая на него, заговорила она, желая смутить его, чтобы он не произносил больше таких речей, ужасных для нежных ушей царицы. — Тогда пан может идти! Царица не держит его, благодарит за этот рассказ! И не забудет такой услуги!

Юнец, сконфуженный, отошёл от их колымаги к своему коню, которого держали под уздцы его пахолики, о чём-то беспечно болтая.

— Государыня, тебе плохо?! — забеспокоилась пани Барбара, обратив свой взор теперь на неё, когда заметила, как сразу осунулась она и побледнела.

Осенний, ещё тёплый ветер коснулся холодных щёк Марины, но не согрел их, лишённых прелестей, румянца. И вдруг она услышала журавлиный крик, разрушивший её серые думы о муже, теперь уже для неё ставшем покойным окончательно, крик откуда-то из-под солнца, откуда и ветер приходил, но уже резкий.

«Что делать, как быть? Кто теперь подскажет?..» Она, бывало, слушала его речи так же, как речи отца, когда-то умные и полные смысла, чему порукой был его успех при дворе.

Да, пан Юрий был полон расчётливых рецептов: как жить, добиться признания, богатства и власти. Той самой власти, через которую всё остальное приходит само собой… «Тому всё люди сами принесут!» — высказывался он откровенно иногда… Когда же она чуть подросла, то он охотно возился с ней. Своим отцовским долгом он считал наставлять своих детей на путь истины. Как он понимал её. И он частенько говорил, что если им суждено жить среди людей, то надо лучше знать их слабости, привычки, необходимые на все случаи…

— Да нет… Ничего, Барбара, ничего, — произнесла она и туманным взором повела на деревушку, их краткое становище, и на коней. Кругом, казалось, были одни лишь кони, гусары с ними, казаки, и ещё московиты. Она узнавала их среди остальных по выправке. Они, вспомнила она, с князем Мосальским пришли за ней на самую границу. Их послал царь. Но уже не Димитрий. Не тот, который вырвал её когда-то из уютного гнезда, увлёк сюда, в этот дикий край, а потом бросил…

«Да, да, бросил!» — молча промолвила она, обвиняя его, принца, мужа. Он вторгся в её жизнь, смутил её покой, мятежный дух принёс с собой. Он был горяч, нетерпелив, всё делать сам хотел, всего желал, немедля, тут же и сейчас… А как был страстен он в любви… Вдруг со смущением вспомнила она, что не могла ответить ему тем же… «Ах, это!.. Сейчас ненужное!»… Она почувствовала, что покраснела, как тот же гусар-юнец, и мысленно простила всё Доротее. И она коснулась легонько своей рукой её руки, когда та садилась опять в их древний экипаж, встретив её благодарный взгляд за это.

И вот ещё одна стоянка и ночь.

Наутро их караван из повозок, телег и конных отправился дальше в путь. Но не успели они отойти и самую малость от последнего ночлега, как по колонне засновали люди Зборовского. Подскакав же к охране царицы, они взяли под стражу того юного гусара и увели с собой. И больше ни Доротея, ни Марина не видели уже его, а на очередной стоянке узнали, что Зборовский отправил его под конвоем в Тушино, на суд гетмана и царя.

— Ну я же не знала, что так выйдет! — вырвалось с отчаянием у Доротеи, и она разревелась: — Хы-хы-хы! — некрасиво растянув свой дивный ротик; заволоклись и брызнули слезами её прелестные глаза.

Она, цветок беспомощный и нежный, здесь никому не нужный, по-своему была несчастна.