Вверх по течению Стикса. Книга нахождения

Я догадался, что рискнуть придется мной, если не всецело, то как-то частично. Я хотел уточнить, что именно мне будет угрожать, но уже не успел: руки Проводника успели странным образом оплести мою голову, и я почувствовал не то что бы массаж, а некую калибрацию себя. Все чувства постепенно сосредотачивались в голове, она словно отделилась от тела, да и вообще от всего остального. Звезды сместились, встали с мест и вдруг стали чертить идеальные круги, словно их снимали на длинной выдержке. В центре осталась неподвижная светлая точка, постепенно она становилась всё ярче, а круги вокруг, напротив, гасли. Звезда наливалась светом и начала дрожать, но оказалось, что дрожит мой взгляд. Проводник помогал мне улавливать ее в фокусе, и я понял, что мне надо уцепиться за звезду прямым продолжительным взглядом. Она упорно не хотела это делать. Юлила, мерцала, отворачивалась. И всё же вдруг звезда словно проткнула меня лучом – и я потерял сознание от такого количества света.

Я пришел в себя в большой незнакомой комнате. Можно было бы сказать, что в ней было полутемно – кроме большого телевизора в центре других источников света не было – но я знал, что такое настоящая тьма, поэтому непроизвольно захотел зажмурился от ударившей волны света. Но сделать этого мне не удалось. Воля сомкнуть веки уходила в никуда, и я по-прежнему видел в мельчайших деталях все вещи – так, словно контуры их светились собственным светом. Ярче всего был телевизор, источавший поток света на еще более яркого человека, которого я заметил на диване перед ним. Человек и телевизор словно обменивались светом. Вдруг эта связь прервалась, человек наклонился к мерцающей проруби электронного планшета, пролистнул на нем страницу и взял бокал, наполненный наполовину.

– For you, Andy, – произнес человек и выпил.

В этот момент я обнаружил, что тоже обрел слегка подсвеченные контуры и могу различать себя. Я посмотрел на ноги. Сделал шаг. Я снова был собой. Конечно, не совсем собой, с животом, щетиной и запахом пота, но всё же гораздо более существующим, чем был минуту назад. Я обошел диван и посмотрел на человека. Это был Уолтер Кинзи, нейрофизиолог из UTSW, с которым мы пересекались на конференциях и изредка консультировали друг друга в вопросах связей неокортекса. Уолтер оторвался от планшета и посмотрел прямо на меня, но, кажется, не увидел. Я почувствовал себя подглядывающим: полуголый Кинзи не мог видеть меня, а я глядел на его выпирающий живот и чувствовал стыдную радость. И вдруг Уолтер сказал:

– Oh, Andy, good to see you. Come on in here, I've got something you'll like, – и потряс бокалом, в котором сочно стукнул лед.

Теперь, когда он заговорил со мной, слова обрели иную природу. Когда он начал произносить их, я поначалу не мог собрать сказанное в речь. Звуки медленно плыли ко мне, почти осязаемые в этом пространстве и времени, ставшими вдруг тягучими. Но едва они добрались до меня, как смыслы вышли из слов, словно бабочки из куколок.

Но гораздо больше я был потрясен самим обращением ко мне. Оно было так неожиданно, что мне почудилось, как комната сжалась в размерах, а вещи в ней вздрогнули и прижались друг к другу. Я застыл, погруженный в ощущение нереальности происходящего. Пожар света бил из телевизора, а мне казалось, что это он транслировал комнату со всем содержимым внутрь нее самой.

– Hello, Walt. How are you? – наконец ответил я несмело. Мне хотелось сказать что-то еще, но я понял, что начисто забыл английский. – Ну как ты… вообще?

Уолт понял и по-русски. Он начал говорить о себе, потом стал расспрашивать меня о семье, о работе, о том, собрал ли я наконец свой космодром смерти. Слова по-прежнему так невероятно медленно текли ко мне, что их даже можно было рассмотреть. Строго говоря, они были невидимы, не было ничего, что можно было бы потрогать и назвать «словом», но я отчетливо увидел, что они вообще-то имели мало общего со своими значениями. Уолтер задавал мне вопросы, но их целью не была информация обо мне. Слова, направленные в мою сторону, были импульсами, каждый из которых делал пространство вокруг светлее и… даже не знаю… прирученнее. Импульсы касались вещей и извлекали из них свет. Но это я заметил уже после того, как этот свет снова замер в вещах, хотя Уолт еще не прекратил говорить.

Я увидел, что Уолт, продолжая задавая вопросы, постепенно менялся в лице, будто бы увидев что-то ужасное – а его медленные слова еще неторопливо висели в пространстве. Но теперь они уже будто поменяли полярность. Я посмотрел Уолту в глаза, и тогда мы с ним вдруг одновременно вспомнили одну вещь.

У меня не было семьи – об этом было написано в некрологе, который Уолт читал на планшете.

Мы как будто разом протрезвели. Весь извлеченный словами вайб обнулился.

Телевизор в испуге потух, и бледные тени вещей заполнили комнату. От Уолта остались лишь искры глаз, зафиксированные на мне.

– It’s ok, Walt. Я собрал свой космодром. И я даже прилетел обратно