Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

И он показывает на множество зарубцевавшихся шрамов на обоих предплечьях. Он точно правша: отметины на левой руке самые аккуратные. Он говорит: мол, знает, что делать. Он же так много раз себя резал. Он даже уже не считает, что это хоть сколько-нибудь опасно.

— Но вы же знаете, что может случиться.

— Мне все уже рассказывали. Заражение. Кровотечение. И так далее. Но я-то все еще здесь, разве нет? Смотрите, я знаю, это ж долбануться надо — с собой такое делать. Я не строю из себя, я не идиот какой-нибудь. А люди-то вообще и не такое делают!

— Вы намерены и дальше себя резать?

— Пока — нет. Волнуетесь? Ну хотите — можете бритву забрать.

— А других у вас нет?

— Нет.

— Хорошо. Вам теперь получше?

— Чем когда я себя резал, да? Вы об этом?

— Не совсем.

— Мне не так, как раньше. Лучше ли? Не знаю.

— Больно?

— Сейчас?

— Ну да.

Он задумывается:

— Больно. Но я знал, что так и будет.

— Вы знали, что будет больно?

— Знал примерно, как оно все.

— Джеймс, мне придется спросить. Вы думаете о том, чтобы еще что-нибудь сделать?

— Боитесь, что я выпилюсь? Боитесь, вас обвинят?

— Не совсем так.

Но теперь он чуть-чуть, самую малость улыбается. С Джеймсом и раньше вели такие беседы, уже много раз. Далеко не единожды он встречался в прошлом со скорой и полицией — и знает, в каком мы положении.

Его проблемы мы решить не можем. Поэтому как же нам исхитриться ему помочь? Хотя бы ненадолго дать ему почувствовать, что здесь, в мире, он не так уж одинок. Мы не обучены консультативной психиатрии, доступ к этим услугам тоже не обеспечим, но здесь на самом деле вопрос человечности: может быть, именно ее нашему собеседнику и не хватает.

Мы пытаемся уговорить Джеймса поехать в больницу, но он отказывается — а принуждать его нет оснований. Я ищу подтверждений того, что он сам для себя не слишком опасен. И заполняю необходимый бланк — тот самый; чтобы помочь подопечному, с ним мало что можно сделать, но он хорошо будет выглядеть, когда в конце квартала мои отчеты станут оценивать в офисе. И, как бы то ни было, я даю Джеймсу контакты врача, который работает сверхурочно.

На обратном пути, выходя, мы снова замечаем дружелюбный плакат на входной двери и, хотя мы не уверены в том, правильно ли поступаем, все-таки проверяем, закрыли ли ее за собой.

Посеревший футболист теряет сознание в парке

Когда звонят в 999, вызов редко таков, каким кажется. Заявления делают смелые, но всегда есть мелочь, которую не назовут. Какой-то подводный камень или семейная драма, недопонимание или путаница из-за паники — что-то да оттеняет простые события. Медицинские кризисы никогда не случаются в пустоте, и одно из первых правил, что я выучил у нас на работе, гласит: события редко так плохи, как о них говорят.

Но иногда они куда хуже.

МУЖЧИНА, 55 ЛЕТ. БЛИЗОК К ОБМОРОКУ. НАХОДИТСЯ В ПАРКЕ.

Когда сортировали вызовы, этот отнесли к ничейной территории. Заявили о состоянии, близком к обмороку, но в конечном итоге задание формулируется как «пациент в сознании». В результате приоритет вызова такой: «Категория 2, подкрепление не нужно» — то есть достаточно серьезно, чтобы нам велели доехать за восемь минут, на машине, отправленной под мигалками; но недостаточно серьезно, чтобы обеспечить транспорт, который сможет перевезти пациента в больницу, — когда я окажусь на месте происшествия, мне, если вдруг понадобится, придется просить о таком дополнительно. То, как отправили нас, — все равно, что убрали за собакой помет, но потом оставили черный пакетик на мостовой, а до урны не донесли.

Пациент может оказаться в тяжелом состоянии. Может быть, падение кровяного давления привело его к обмороку. Или сердце выдало странный ритм. Вдруг у него низкий уровень сахара в крови. Или сердечный приступ, тромб, инсульт. Или пациент вздремнул. А допустим, он пьяный. Поскольку человек не молодой, а вызов неопределенный, возможно все — и он в общественном месте, а ведь и это тоже может все осложнить.

Я выбираюсь из машины — и мне машут, знаками зовут меня к футбольному полю ярдах в ста в стороне. Мой внутренний датчик отслеживает риск и слегка повышает категорию. На влажной траве лежит человек; вокруг него, на коленях, еще трое в спортивной форме. Слово «сердце» выскакивает у меня в мозгу. Я хватаю саквояж и дефибриллятор — и вперед, к той группе.

Когда я оказываюсь около них, у меня в уме все отличительные признаки собираются в единую систему. Ничто опасное мне в глаза не бросается. Пациент дышит, хоть и не открывает глаза. Тело у него не вялое; он сам держит голову. Нет даже намеков на спиртное. И крови нет. И рвоты тоже. Оружия не видно. Он все еще на траве, хотя здесь и влажно; остальные не переложили его на ближайшую скамейку — почему? Окружающие озабочены, но не шумят; никаких признаков паники, или ссоры, или драки. На пациенте спортивная форма — она не тугая, не сковывает движения: он занимался, но как любитель. Его лицо, и волосы, и одежда влажны: некоторое время назад шел дождь, но здесь дело не в дожде.