Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Может быть, из-за амбиций. Раньше к нам часто приходили люди, уже что-то повидавшие в жизни и благодарные за новое начинание. Я сам из таких. В наши же дни у всех университетское образование и мысли: «Куда я пойду дальше?» Едва ли не все фельдшеры полностью сформировались как клиницисты годам к двадцати с небольшим, у них о-го-го какие планы, смерть успевает им примелькаться до того, как они научатся стравливать воздух из батареи или приправлять болоньезе. Все меньше смысла считать карьеру пунктом назначения, вершиной: все больше она — ступенька на пути. Или, возможно, так мои молодые коллеги ищут спасения?

Я часто слышу: мол, фельдшерам открыты и другие дороги — работать в приемном покое или других отделениях скорой, а то и при докторах с частной практикой; служить в неотложной помощи, тренировать волонтеров. Но едва ли не везде пришлось бы отвернуться от бодрящей суматохи добольничного ухода и припасть к чему-то более успокаивающему. Возможно, тут нечто вроде клинической прогрессии, но я подозреваю менее приятную тенденцию. Как будто атмосфера сейчас изменилась — и все сильнее чувствуется, что неосторожных такая работа доконает.

* * *

Как большой зеленый фламинго, наша коллега неуклюже вытянулась поперек пациента, чтобы надеть на него кислородную маску, приложить электроды кардиографа и снять ЭКГ, проверить все измеряемые показатели того, что могло бы уложить такого колосса на пол. Но они в норме. Ничего не указывает на травму головы, или на приступ, или на низкий уровень сахара в крови. Даже уровень кислорода, несмотря на болезненное дыхание, выглядит хорошо. Так почему же он не отвечает на вопросы и вообще сбился в такую кучу в углу этой затемненной комнатушки?

Здесь все выглядит так, будто специально подобрано, чтобы вышло несуразно. Словно кто-то затащил сюда беззащитное тело нашего подопечного и скрутил со злым умыслом, не иначе. Ему точно должно быть изрядно больно — если его тело еще испытывает боль. Его и кое-что ограничивает: раз он лежит ничком, спиной вверх, неуклюже, скованно, ничего удивительного, что он столько сил тратит на самое основное.

Мы можем его передвинуть, чтобы ему стало удобнее, но настоящий, первый и главный вопрос в том, что и почему с ним стряслось. Он просто упал? Или потерял сознание? Он куда-то полз? Прятался? Что-то искал? Или его мозг словно бы взбрыкнул, решил саботировать — и вынудил его принять такую позу, чтобы она как можно сильнее всему мешала? Мы можем только гадать. Он как машина с неисправными проводами. Будто захваченная добыча — и западня, куда она попалась. Словно эскапологист, забывший, как освобождаться.

Он ничего не может нам сказать — и даже на основные вопросы не ответит.

От женщины, впустившей нас, — возможно, его матери? — мы пытаемся добиться помощи:

— Простите, мадам. Вы можете нам рассказать, что случилось?

Но она что-то бормочет, прячет лицо в ладони и отходит прочь.

— Пожалуйста, не могли бы вы с нами поговорить? Он ваш сын?

Она юркает в ванную.

— Мадам?

И запирает дверь. Должно быть, именно она вызвала скорую, но ни слова не сказала с тех пор, как мы появились.

Наше рабочее предположение таково: тут у подопечного внезапно случилось нарушение мозговой деятельности; но мы можем только гадать, как, а больше мы на месте не выясним. Ему нужны анализы крови, рентген, отделение неотложной помощи. Мы вряд ли сейчас что-то исправим — или сделаем так, чтобы его проще было передвинуть.

То, с чем мы остались, — не столько клиническая проблема, сколько логистическая задача. Нужно поднять пациента с пола, загрузить на кресло, вывезти наружу, закатить в машину, переправить в больницу. Мы и наши коллеги во всем мире в основном именно этим и занимаемся. Мы вызываем вторую команду, но отнюдь не собираемся стоять вокруг и смотреть, как нашему подопечному становится все хуже и хуже, пока мы ждем. А он — расползающийся мертвый груз, скользкая мешанина дряблой, вялой плоти. У него нет ничего напряженного, чтобы упереться или потянуть, нет того, что послужило бы рукоятками и позволило ухватиться. Любой выступ затянут сверху тучной плотью; каждая грань сглажена, как сырая глина. Он весь — беспримесная, упрямая сила тяготения.

* * *

Переправлять на больничную койку тех, кто занемог и где-то у себя попал в тупик, в затруднительное положение — вот основополагающая, может быть, даже самая главная работа скорой. Но какова цена?