Вы точно доктор? Истории о сложных пациентах, современной медицине и силе юмора

И все же у моего собеседника было что позаимствовать: бесконечную самоуверенность и завидную убежденность, что его голос сразу узнают, а палец на его ноге никогда не забудут. Также в голосе звучало презрение к Галилею, Копернику и всем тем, кто подвергался гонениям в поисках научной истины. Земля вращается не вокруг Солнца, все вращается вокруг меня. Я, я, я — Великий Панджандрум[37].

Мне в очередной раз захотелось, чтобы Зигмунд Фрейд оказался рядом, подсказывая что-то вроде: «Обратите внимание на точность и лаконичность субъекта».

— Что за анальное замечание, — отвечал я.

— Да для тебя все, что ни возьми, анально, — саркастически фыркнул бы он.

— А что, он напоминает тебе твою мать? — возразил бы я.

— Все так, мой юный Эдип, — ответил бы он. — Необходимо провести расследование.

Когда я приехал на ферму, все было тихо, если не считать слюнявого сторожевого пса — как ни странно, трехголового.

Росший в центре двора боярышник делал поворот крайне неудобным. Его не срубили, потому что у боярышника репутация волшебного дерева, и я сопротивлялся искушению проехать по нему.

Палец ноги царственно возлежал на бархатной подушке. «Что скажешь ты, большой в собранье палец?»[38] — произнес я, почтительно помассировав его, дав антибиотики (как принято в этой стране) и посоветовав отдохнуть.

Хозяин удовлетворенно посмотрел на меня.

— Взгляни на палец, могучий, — сказал он, — и падай духом.

Медицинские конференции, они же документалки о природе

GP, 1 декабря 2015 г.

Думаю, тяжелое это дело — быть пингвином. Мало того что тебя постоянно преследуют киношники, которым нравится, что ты не можешь улететь, а из-за айсберга то и дело выскакивает Морган Фримен[39], так еще из-за глобального потепления места гнездования все хуже, а запасов пищи все меньше.

Я бы предложил решить для них проблему глобального потепления так: переправить к ним в Антарктиду белых медведей, которые будут есть пингвинов (напомню, последние не смогут улететь). Только боюсь, пингвины будут от этого не восторге. Но я все же написал Дэвиду Аттенборо[40] и надеюсь, что этот великий человек вскоре со мной свяжется.

Я и правда люблю документальные фильмы «Би-би-си» о дикой природе, но дополнительные материалы о съемках, которые показывают в конце, захватывают меня не меньше.

Например, часто кажется, что, ползая несколько месяцев на карачках в жаркой, кишащей насекомыми пустыне, киношники всегда получают отснятый материал только в самый последний день. Возможно, было бы гораздо эффективнее и экономичнее ограничить все полевые работы и съемки одним днем (по сути, самым последним).

Все это имеет отношение и к медицине. Я и правда люблю конференции. Слушать лекции специалистов, не знающих реалий общей практики, — все равно что смотреть новостной канал «Фокс Ньюс»: всегда приятно, когда твои предубеждения подтверждаются.

А еще на каждой конференции должна быть последняя фальшивая лекция, потому что настоящую последнюю лекцию всегда читает второсортный докладчик, и посещаемость вечно хромает. Участников уже поблагодарили за то, что собрались, и они улизнули пораньше, чтобы успеть на ранний поезд или выпить несколько кружек пива и поразвлечься.

На одном таком мероприятии, по мере того как аудитория постепенно рассасывалась и никто не удосуживался хотя бы написать в «Твиттер», оставшимся становилось все более неловко. Слинять незаметно было бы трудно. Но кинетическую энергию не остановить, и к концу доклада в огромном гулком зале сидели только я и лектор (и теряющий терпение вахтер в сторонке).

— Есть вопросы? — спросил лектор с отчаянным энтузиазмом.

— У меня есть. Вы уже почти закончили? — поинтересовался вахтер.

— Вы усвоили главное? — уточнил лектор, на этот раз обращаясь непосредственно ко мне и явно желая услышать ответ.

— Да, — сказал я. — Никогда, никогда не застревать на последней лекции.

Немезида

BMJ, 29 сентября 2010 г.

Казалось, он насмехается надо мной: «Я — вечный нарыв. Я был твоим спутником на протяжении веков, украшая и рыцаря, и бюргера, гордый, красный, зрелый и необузданный. Шекспир увековечил меня, назвав „нарывом и гнойником“». Но гордыня — грех, и за него карает Немезида, только что вернувшаяся с Лесбоса после долгого уик-энда с Сапфо.

— Полагаю, лучше его проткнуть, — сказал я, хотя это было только начало, потому что настоящим экспертом являлась наша медсестра.

— Все созревает в свой урочный срок[41], — пробормотала она вполголоса, пристально разглядывая его, слегка поглаживая (пожалуй, немного чересчур; определенно слишком, чем допускали бы правила приличия), как Эрнест и Джулио Галло[42] проверяют спелость винограда. — По моим прикидкам, — задумчиво произнесла она, — срок придет примерно через три дня.