Вы точно доктор? Истории о сложных пациентах, современной медицине и силе юмора

В последнем случае «натуральный» точно означает «совершенно непроверенный, ни на что не годный, но, вероятно, безопасный и довольно дорогой, обеспечивающий неплохой заработок какому-нибудь хитрому типу». Странно, но люди, вынужденные жить в тропическом лесу, предпочли бы антибиотики, и вакцины, и, возможно, противогрибковые кремы от потницы в подмышках и паху.

Опиум тоже натурален. Точно так же, как мокрота, понос и рвота. Если бы мы отдались на волю натурального, жизнь стала бы отвратительной, сложной и короткой. Точно охотники и собиратели, мы редко доживали бы до сорока лет, а детская смертность составляла бы по крайней мере двести пятьдесят случаев на тысячу рождений, и половина из нас умирала бы в возрасте до пяти лет.

У такого прерафаэлитского сказочного существования есть и положительные моменты: нам не пришлось бы опасаться побочных эффектов заместительной гормональной терапии, потому что менопауза была бы способом природы сказать нам, что мы заплесневели и состарились — пора освободить место молодым и красивым. Изменения образа жизни не были проблемой, потому что нам не удалось бы протянуть столько, чтобы заболеть раком и болезнями сердца (можно насквозь прокурить мозги — никаких проблем).

Природа не милая и пушистая. Она холодная, бесчувственная, безразличная и неохотно показывает свое очарование. Чтобы заставить ее пойти хоть на какие-то уступки, нужны тысячелетия кропотливых усилий с редкими вспышками гениальности, часто вопреки предрассудкам и гонениям (да-да, я о тисках для пальцев и «железных девах»).

— Ну, — ответил я, — есть вариант просто ничего не делать и дать вам умереть. Что может быть натуральнее и естественнее?

Жалоба — это сокровище

GP, 10 октября 2012 г.

Где-то я прочитал, что жалобы по-настоящему драгоценны. Нужно хранить их как зеницу ока, потому что только благодаря жалобам мы понимаем, насколько наши услуги неполноценны и как можно эту неполноценность исправить.

Комплименты, напротив, очень опасны, потому что их реже говорят искренне. Они повышают нашу самоуверенность, их часто говорят, чтобы нами манипулировать.

В общем, пропади оно все пропадом.

Мы завели жалобную книгу, но в ней все оставляли скабрезные рисуночки, подразумевающие, что у моего напарника большая задница (и с этим ничего не поделать, она никуда не денется).

— Прежде чем начнем, — сказал пациент, — я бы хотел отметить, как восхищаюсь вашими достижениями.

— Спасибо, — ответил я.

— Не конкретно вашими, — продолжал он. — Я имею в виду достижения медицины как науки.

— От лица всего медицинского сообщества, — произнес я, — принимаю вашу благодарность. Поверьте, для нас очень много значит, что вы признаете жертвы Галилея, гениальность Пастера, прозорливость Флеминга и то, как добывались знания, часто вопреки гонениям и суевериям. Я обязательно сделаю материал для «Би-би-си». Они поднимают такой шум из-за Нобелевской премии, но ваши слова гораздо важнее и приятнее.

— Однако, — заметил он, — кое-что меня совсем не радует.

— Вопреки ожиданиям, — ответил я, — моя работа не в том, чтобы вас радовать. Радость эфемерна, она выходит за пределы моих скромных полномочий.

— В коридоре негде отдохнуть и никак не расслабиться, — сказал он. — Стулья неудобные, нет ни телевизора, ни Wi-Fi, а журналы — сплошь желтая пресса. Почему у вас нет «Экономиста»?

— Ого, — впечатлился я.

— Плакаты на стенах устарели, — не унимался он. — А стены выкрашены в тошнотворный зеленоватый цвет.

— Боюсь, что вы заблуждаетесь, — попытался объяснить я. — Коридор больницы и не должен быть садом наслаждений. Он предназначен для того, чтобы там ждать приема. Возможно, вы также заметили, что там нет ни кружевных скатертей, ни ведерок для шампанского. Это не гостиная борделя.

— Да вы издеваетесь! — возмутился он. — Могу я обратиться к другому врачу?

— Конечно, — сказал я (ведь я всегда готов помочь). — Подождите пока в коридоре.

Мал да удал

BMJ, 22 марта 1997 г.

Ростревор, моя родная деревня, лежит между грядой Морн и фьордом Карлингфорд-Лох, но это не значит, что она ютится как на жердочке и гора постепенно сталкивает ее в море. Почва у нас в полном порядке. Ростревор уютно устроился между гор, точно мышонок в амбаре. И в этом нет ничего странного. Морн защищает нас от снежных завалов, а морской бриз смягчает лютые морозы, и во время Великого картофельного голода[44] Ростревор не затронул даже брюшной тиф, хотя неурожай был катастрофический.

На канадского гостя это не произвело никакого впечатления.

— Черт возьми, — сказал он, — вы называете эти холмы горами? Скалистые горы в десять раз больше.

— Вы говорите так, как будто бы сами их воздвигли, — возразил я, потому что горы Морн нравятся мне такими, какие есть. Они доступны и не слишком суровы, на них можно подняться без помощи шерп, остудить в горном ручье бутылочку стаута, а когда она достаточно охладится, разделить ее с жаворонками и воронами, затем достать большую сигару и выпустить грациозно плывущие по ветру кольца дыма.