Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве

Работать у него в газете... затрудняюсь определением... в каком-то смысле было легко. Его демократичность в том состояла, что он предоставлял страницы своих изданий для выражения прогрессивных, подчас революционных взглядов. За это его издания запрещали и закрывали. Он и Саве давал возможность публиковаться, это вам лучше меня известно. Он познакомил меня с племянником, мы с Саве ведь оба сотрудничали в газете «Баку», правда, я несколько позже. Однако я видела, как Саве работает. Он всегда находился в рабочем состоянии, самый любимый, уважаемый мною тип человеческой личности... Не зная, естественно, о его подпольной деятельности, я угадывала бескомпромиссность его характера, одержимость и энергию. Впрочем... иногда он представлялся классическим столичным адвокатом, может быть даже чересчур, и меня это злило! Фрак как литой, усы грозно торчат, антрацитовые глаза ничего не отражают, кроме свода законов! А я знала, что он пишет лирические стихи и крамольные пьесы, за которые сажают. Знала, что отбывал тюремное заключение, и не раз. Помню, как он охотно, заразительно смеялся, этот государственный преступник.

О его страшной гибели я услышала много позднее, уже в Эривани, от Саркиса Лукашина, нашего армянского Демулена. Я была потрясена. Их пути, Саркиса и Саве, были очень тесно переплетены. В последний раз они встретились на Южном фронте, судьба им подарила встречу на прощанье,. Саве был очень поглощен елецкими делами, там что-то вроде заговора назревало, Мамонтов уже кружил рядом. Нас хотели задушить голодом, а елецкий уезд - хлебный. Я так понимаю, Саве оказался в центре событий, а человек он был активный, страстный, комиссар в кожаной куртке, такими они были... Погиб, спасая революцию, и подвиг его не забыли...»

IX

В Елец вернулись с восходом солнца . Огромный шар, перечеркнутый поперек линиями, поднимался стремительно, казалось, много быстрее, чем обычно, словно скорей норовил нырнуть в серую клочковатую мглу, наползавшую с запада.

Подремав в докторской бричке, Александр чувствовал себя на удивление свежим. Мария затопила печку, поставила чайник. Александр спросил:

- А почему именно Малова прочили в министры иностранных дел?

- Кого же еще? - удивилась Мария. - Образованный человек, окончил Московский университет, учился в Гёттингене. Ни у кого, по-моему, сомнений не возникало, что он министр.

- А почему, скажем, не министр просвещения?

- Не знаю, - засмеялась Мария. - Я к этому всерьез не относилась. Все вздор, детские шалости. Да вы и сами слышали... Хотя теперь припоминаю, что действительно был разговор и о других кандидатах. У нас умных и образованных людей много. А Малова предпочли, кажется, потому, что он по службе у Силантьева с иностранцами торговые переговоры вел. И за границей часто бывал.

- Теперь понятно, - сказал Александр.

- Я все-таки по твоему совету посадил сотрудника силантьевские бумаги разбирать, - сказал Кандюрин. - Посмотри-ка, какое письмецо он нашел.

«12.2.19 г. Дорогой господин Нансен, позвольте рекомендовать Вам моих друзей, господина Григория Силантьева и госпожу Елизавету Малову. Я искренне надеюсь, что оба они, будучи людьми весьма энергичными, могут оказаться полезны Вам в Вашей благородной и столь важной деятельности - помощи людям, лишенным крова и отечества. Вспоминаю Вас, нашу встречу в Лондоне, по-прежнему горячо сочувствую Вашим начинаниям. Искренне Ваша Анна Орлова».

- Теперь как будто яснее становится, почему Малов перебрался в усадьбу, а Силантьев задержался в Ельце, - сказал Кандюрин.

- Получается, вопреки тому, что мы думали, чисто семейная драма?

- Получается так. Видно, предложил Силантьев Елизавете бросить супруга и бежать вместе. И она согласилась.

- Да, но письмо датировано февралем. Что же не пускало их до конца июля? Причем Орлова сказала, марте - апреле что-то произошло. Что?

- В марте начал наступление Колчак. В середине апреля, как мы теперь знаем, перед его войсками была поставлена задача соединиться с деникинской армией и начать совместный поход на Москву.

- Верно, -- согласился Александр. - Однако Орлова сказала, что Силантьев стоял перед каким-то решением, чуть ли не предчувствовал свою гибель. Нет, что-то у нас еще не сходится. Может быть, попробовать поговорить с Елизаветой?

- Вряд ли она тебе что-нибудь скажет.

- И все-таки попробовать надо, - решил Александр.

Александр читал свою пьесу «Красная правда» в недавно устроенном его стараниями батальонном клубе, под который заняли боковой флигель черникинской конторы.

Народу пришло очень много. Сам автор позвал Воронова-Вронского и Щекина-Кротова; Щекин-Кротов привел с собой итальянца Жана Антонио Рибо, который уже второй месяц бродил по уезду, изучая опыт сельхозкоммун, а Воронов-Вронский - юную пару, актера Макасея Холмского и Марину Игнатьеву из Петроградского института живого слова. «Соха и молот» прислала корреспондентов Лапинера и Задонского. Александр пригласил и Марию Салопову.