Выбор судьбы (СИ)

Первая попытка раскрыть глаза успехом не увенчалась. Веки будто сковала тяжесть, а может, это разум не смог взять под контроль тело. Тут же горечь от осознания собственной беспомощности комом подступила к горлу. Страшнее всего была неизвестность. Клиган не знал, что с ним, не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, острая боль в спине пронизывала все тело, снова с снова раздирая его плоть каленым лезвием, а волны жара попеременно с холодом обливали его с ног до головы. Порой эта пытка ослабевала и услужливый разум подкидывал ему ответ на этот немой вопрос:

– «Маковое молоко!» – твердил он себе, чувствуя, как каждый глоток облегчением отзывается в его теле.

Постепенно к нему вернулось и ощущение времени. Каждое утро солнечный свет, прорезая мрак его тихой обители, врывался в его сознание сквозь сомкнутые веки, а по прошествии нескольких часов долгая зимняя ночь опять накидывала на него свое черное покрывало. Не сразу он начал свой пугающий отсчет, и чем дольше считал, тем больше впадал в уныние, готовый в любую секунду потерять надежду. День беспамятства, два, три… неделя… Это было невыносимо. В конце концов он забросил эту ужасную затею, предпочитая забвение горькому знанию, но тогда его стали одолевать ненужные мысли, от которых нельзя было убежать или отмахнуться. Одно лишь приносило ему некоторое успокоение: если он до сих пор жив, если чувствует боль, если слышит голос Пташки – они сумели спастись, вырваться из цепких лап смерти. Но какой ценой? Где они нашли пристанище? Одержали ли победу или унеслись прочь на крыльях королевского дракона? Эти вопросы не давали ему покоя, сводя с ума от вереницей тянувшихся предположений.

Каждый раз Клиган старался прислушаться к тихому бормотанию Сансы, надеясь вынести из него хоть какую-то полезную информацию, но этот нескончаемый поток слов сливался в его сознании в непонятную какофонию звуков. А потому случилось самое страшное: рассудок подсказал ему другую, более страшную, но возможную реалию – все, что произошло с ним после ранения было лишь плодом его лихорадочного воображения. Может быть в действительности он умер, а его дух оказался заточен в тюрьме для грешников, обреченный на вечные муки неизвестности, обманчивого шепота, несбыточной надежды, а так же льда и пламени преисподней. Может это наказание за реки крови, пролитой им; за ненависть, разрушившую его изнутри; за страх, что он сеял в душах слабых и за злость, которую вымещал на всех, кто осмеливался даже взглянуть в его обезображенное лицо. От одной лишь мысли об этом все его существо передернуло.

– «Нет!» – твердил он себе. – «Этого решительно не может быть!»

Не для того он прошел все это дерьмо, все лишения, нестерпимую боль и, главное, огонь, чтобы умереть, не увидев небесной лазури милых сердцу глаз. Грешники должны были предстать пред судом богов прежде, чем спускаться в полымя преисподней и, если этого не произошло, значит, он жив.

– «Я жив», – уверял он себя, – «не мог же я проворонить собственную смерть!»

Из раза в раз он пытался собраться с силами, дать знак, что жизнь еще теплится в его теле, но у него не выходило. Но, видимо, Воин не оставил своего подопечного, в час, когда надежды в его сердце уже не оставалось, он послал ему спасительную соломинку, за которую мужчина ухватился с неистовством раненого зверя, не желающего сдаваться во власть Неведомого.

На рассвете тридцатого дня пронзительные солнечные лучи рассеяли мрак опочивальни, направив свое золотистое сияние на сомкнутые веки воина. Вспышка была ослепляющей, вырывающей из объятий страшной хвори. Постепенно свет стал мягче и из белого расплывчатого морока стали вырисовываться неясные силуэты, постепенно обретавшие форму.

Обителью ему стала небольшая опочивальня, расположенная, видимо, в одной из круглых башен. По левую руку от входной двери гнездился внушительных размеров камин, в котором пылало целое полено, напротив него находилась его кровать, укрытая десятками шкур, с краев стояли две тумбы, а у окна нашел пристанище небольшой дубовый стол, уставленный десятками маленьких бутылочек и мейстерских склянок.

Уперев локти в пуховую перину, мужчина попытался подняться, но собственное тело его нещадно предавало. Ослабев от долгого бездействия, руки не выдержали веса его тела, голова закружилась, а спину тут же пронзила страшная боль и, издав тихий стон, Клиган повалился на кровать. Коснувшись ладонью подбородка, его рука погрязла в жестких волосах.

– Судя по длине отросшей щетины, я провалялся тут не меньше месяца, – прохрипел он, не узнавая собственного голоса, но повернув голову в сторону, затих, увидев на софе близ его ложа, мирно дремлющую Сансу. Опустив рыжеволосую головку на руки, она закуталась в волчью шкуру, вжавшись в мягкие подушки. Превозмогая боль, Сандор придвинулся ближе, перебирая меж пальцами ее шелковистые локоны. Почувствовав это прикосновение, девушка распахнула веки, с ужасом глядя на мужчину, но мгновение спустя страх уступил место молчаливому неверию с примесью разгорающейся надежды.