Выбрать волю

Он перевёл на неё непонимающий удивлённый взгляд. Все его мысли были о том, как организовать поиски, и ему требовалось скорее нестись и приказывать. Нет, даже не приказывать! Нестись самому! В город, в порт, допрашивать, выпытывать! Рвануть следом и вернуть.

– Ты никуда не пойдёшь, – прищурилась Эсна, гипнотизируя его взглядом почти что властным. – Если в тебе есть хоть капля чести и совести – ты не будешь его искать. Это был его выбор, Грэхард.

Он смотрел на неё с глубоким недоумением. То, что она говорила, не доходило до его мозга. В его картине мира Дерек принадлежал ему всецело и навсегда, и просто не мог исчезнуть из его жизни по собственному почину.

– Обещай мне! – между тем, повелительно потребовала Эсна.

До него стало доходить.

До него, по правде сказать, дошло гораздо больше, чем он хотел бы понимать.

Он сделал шаг назад и сложил руки на груди. Смерил её мрачным взглядом и произнёс:

– Вот как, значит? Ты на его стороне?

Она наклонила голову набок и выгнула бровь.

– Разве я могу быть не на стороне моего супруга? – мягко почти пропела она сладким голоском.

Он наклонил голову симметрично ей и сухо передразнил:

– Разве не ты категорически требовала развода со мной?

Она мягко перевела положение головы, наклонив её к другому плечу, и внесла предложение:

– Ты не ищешь Дерека – я не требую развода. Устроит?

Он рассмеялся зло и отчасти безумно.

Быстрым шагом отправился на выход, но от дверей обернулся и с ненавистью ответил:

– Устроит, солнечная.

Хлопнув дверью, ушёл.

Она, дрожа, осела на стул и уронила голову на руки.

Ей отчаянно казалось, что все они трое были катастрофически неправы и натворили что-то ужасно неисправимое.

Глава шестая

Как ни хорошо Дерек знал Грэхарда, в оценке степени его привязанности он явно ошибся. Проблема была не в том, чтобы Грэхард не умел любить, а в том, что он не умел выстраивать равноправные отношения. Ему нужно было всё контролировать, во всём побеждать, не встречать сопротивления своей воле, и ему было сложно вспоминать, что у другого человека тоже есть воля, чувства и желания.

Но отсутствие способности строить отношения не является препятствием к тому, чтобы любить кого-то сильно и искренне.

Дерек был Грэхарду другом и братом; и никогда в своей жизни Грэхард не был ранен так мучительно, как теперь.

Потеря самого близкого человека – а у Грэхарда никогда не было никого ближе Дерека – и сама по себе страшна. Но понимать, что друг сам оставил тебя, и что ты долгое время не замечал, как отталкиваешь его от себя, – ещё страшнее.

Грэхард никогда не думал обо всём этом раньше; его всё устраивало. Дерек был удобен; Дерек был весел; Дерек принимал все неприятные стороны характера владыки и умел под них построиться.

Грэхарду никогда и в голову не приходило, что ему может надоесть подстраиваться, или что он не хочет этого делать.

Теперь, когда пытаться что-то изменить было уже поздно, Грэхарду с несомненной отчётливостью припоминались собственные слова и поступки, которые привели к такому финалу. И, поскольку он был всё же человеком умным, он в ужасе признавал, что иначе и не могло сложиться, и что он собственными своими руками сделал всё, чтобы превратить друга в чужого человека.

Шаг за шагом, день за днём в его голове всплывали все пятнадцать лет – приказов, придирок, гневных срывов, скандалов, отмахиваний от проблем, нежеланий слушать и слышать, и прочая, прочая, прочая, вплоть до того рокового удара, который теперь казался ему тем приговором, который он подписал сам себе, обозначив этим поступком, что он никогда не изменится.

В своём шоке владыка прошёл несколько стадий.

Сперва в нём говорила обида. Он так и сяк вертел в руках те самые марианские клинки, которые уже изрядно погнул, – на тренировку он выйти не мог ввиду простуды, поэтому просто гнул их машинально в разные стороны, постоянно с обидой повторяя внутри себя: «Почему нельзя было просто поговорить? Нет, ну почему нельзя было просто сказать?»

Грэхард, к сожалению, не замечал за собой, что с ним не всегда можно просто поговорить, и что зачастую он собеседника и слышать не хочет.

Закономерным итогом этой обиды стало то, что несчастные клинки не выдержали издевательства и сломались. Сперва один, потом второй.

Следующей стадией стала тревога. Владыка попивал отвар из того самого либерийского фарфора и закономерно вспомнил недавнюю сцену, которая теперь-то виделась ему совсем в другом свете. Придав тогдашней шутке слишком много значения, Грэхард стал считать, что в тот момент Дерек чуть ли не прямым текстом заявил, что хотел бы уехать в Ниию, а он, Грэхард, ещё и умудрился категорически запретить такой отъезд. «И как же он теперь в Ниии без шубы?» – мрачно грустил Грэхард, слушая завывания осеннего штормового ветра под окнами. Даже в Ньоне было уже неуютно. Что уж говорить о морозных соседях!

Чашки размышлений владыки тоже не вынесли – в тревоге он слишком крепко сжимал пальцы, и хрупкий фарфор крошился и ломался в его руках, оставляя по себе неприятные царапины.

Этим царапинам Грэхард почти радовался, видя в них справедливое наказание самому себе.