Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как продала? Кому? Вашу комнату? Где вы все живете? (Вера Ивановна плачет.) Вера! Как же это?..

ВЕРА ИВАНОВНА. Так!.. Через деловой брак!.. Азербайджанец какой-то или… уж я не знаю, кто он там по национальности… Моя-то дура по пьяни… наговорили ей, она и рада… А теперь он вселился и требует, чтобы мы в недельный срок… Иначе он в суд подаст… на выселение… Что делать, Пашенька, а?..

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, какое же он имеет право…

ВЕРА ИВАНОВНА. Да ведь какие у нас теперь права? Деньги — вот все права!

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, но ты же пенсионерка, блокадница, — это же твоя…

ВЕРА ИВАНОВНА. Это такой страшный человек, Паша! Он… он всех купит, всех судей, всех адвокатов, он нам на кухне так и сказал. — Я вас всех, — говорит, — куплю, — сам улыбается, а зубы у него сплошь золотые. И купит, Пашенька, ты бы видел, что он себе домой тащит в холодильник, сплошные банки по невозможной цене иностранные. А вчера с двумя девушками пришел молоденькими, Паша, что они там вытворяли, стыдно сказать! Мою дуру напоили, она и проспала до утра, а я на кухню ушла, всю ночь там и просидела.

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А Алеша где?

ВЕРА ИВАНОВНА. Алеша!.. (Зарыдала.) Алешеньку, Паша, забрали!

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Куда забрали?

ВЕРА ИВАНОВНА. В интернат инвалидный. В интернат-то к нему прихожу в воскресенье, впускной день у них. Что, говорю, Алешенька, как тебе здесь, не очень плохо? — Плохо, бабушка. — А что же, Алешенька, плохого? — Да при мне, — говорит, — одного мальчика побили, он до горшочка не дотянулся, ну и штанишки испачкал… — А тебя, — спрашиваю, — не обижали? — Нет, пока, кричат только очень. — Говорит — и глазки у него такие испуганные, грустные… Я, конечно, в слезы, так он же меня еще и утешает. — Ничего, — говорит, — бабушка, не плачь, вы с дядей Пашей только к себе меня на лето заберите, хорошо? Очень мне хочется летом в деревне пожить… (Плачет.) Все понимает ребенок…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да, дела…

ВЕРА ИВАНОВНА

. Наташка моя, видно, совсем рехнулась. Как дурочка, сама с собой ходит, разговаривает, то ли он ей чего подсыпал? Отравит он ее, чует мое сердце, отравит.

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, комнату, говоришь, она ему продала, а деньги где?

ВЕРА ИВАНОВНА. Деньги?.. А я, Паша, не знаю… Я, Пашенька, ничего не знаю. Он говорит, я вашей дочери на книжку положу. У нее спрашиваю, та только на меня глаза таращит да улыбается. Нет, это не от водки, это он уж ей точно чего-нибудь подсыпал…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Может, мне с ним поговорить… по-мужски?

ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, что ты! Не дай Бог! Еще тебя укокошит. Он все может, подговорит кого-нибудь… Нет, Пашенька, уходить нам надо. А как уйти? Сердце кровью за Наташку с Алешенькой обливается. Я уж и пожитки все собрала, сложилась… а это вот на первый случай, сегодня уж домой не пойду. Решила так: встречу тебя, где-нибудь вместе заночуем, где Бог даст. Я уж теперь не хочу с тобой расставаться, будь что будет. Хоть на вокзале, хоть в подвале, хоть на чердаке, лишь бы вместе, вдвоем. Вот, все я тебе выпалила, все свое горе… Ты-то как? У тебя-то что? Нашел дом-то?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нашел.

ВЕРА ИВАНОВНА. Слава Богу!

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да только…

ВЕРА ИВАНОВНА. Что? Ты не тяни, а то у меня сердце замирает. Ты по порядку…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, приезжаю я на то место, что тебе говорил… Там у меня когда-то вроде родственница жила, пятая вода на киселе… Приезжаю, — а там пусто. Я сперва, знаешь, не понял, ошибся, думаю. Ну, стою так, спросить не у кого, походил, побродил… Место, вроде, то, и речка так течет, и пригорок, и сосны… а деревни нет, как корова языком, ни следочка.

ВЕРА ИВАНОВНА. И куда же она девалась?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, пошел я себе дальше, по тропинке, да лесом, авось, думаю, выйду куда… (Вдруг замолчал.)

ВЕРА ИВАНОВНА. Что, Паша? Нехорошо тебе?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да нет, как-то знобит что-то.

ВЕРА ИВАНОВНА

. Господи, да ты совсем у меня… Дай-ка лоб… Так и есть, температура! Что ж делать-то, а? Что же делать?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, Вера, не тарахти. Пройдет.

ВЕРА ИВАНОВНА. А если не пройдет? В нашем-то возрасте, знаешь…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, дай дорасскажу.

ВЕРА ИВАНОВНА. Да мне в голову совсем не то лезет…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А ты голову свою собери. Так вот, иду я лесом, иду, никого, ни души. Страшно не страшно, а как-то жутковато. Будто весь род человеческий вымер. Часа два я этак протопал, вдруг вижу, какие-то избенки стоят. Ну, я обрадовался, чуть не бегом припустил. Подхожу ближе — а избенки все — неживые…

ВЕРА ИВАНОВНА. Как неживые?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Брошенные давно и еле дышат.