Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой

ТАНЯ. Достичь… Но почему таким… низким путем? Через женитьбу… Ты ведь себя продал.

ТОНКИХ. Я же сказал — не волен.

ТАНЯ. Ты что? В организации?

ТОНКИХ. Разве может истинно русский человек быть в какой-то организации? Его единственная организация — собственное чувство правды… родовое…

ТАНЯ. А истинно немецкий человек? Или японский?

ТОНКИХ

. У них родовые признаки явно выражены, не так размыты… как у нас… У них нет таких проблем…

ТАНЯ. А меня ты почему бросил?

ТОНКИХ. Я не бросал, Таня. Не бросал. Не знаю, как это объяснить… Но не бросал.

ТАНЯ. Если ты боишься, что я тебя выгоню, — не бойся. Только не надо еще и здесь… унижаться.

Выходит. Тонких сидит, обхватив голову руками. Входит Таня с чайником. Разливает чай по чашкам.

ТАНЯ. Так ты пришел отсидеться?

ТОНКИХ

. Я пришел… Ты же видишь, какой я пришел…

ТАНЯ. Хорошо. Отсидись. Подлечись. Окрепни. Потом снова можешь уйти. Чтобы достигать чего-то. А я, изнасилованная всеми… на базарной площади… на потеху всем!..

Рыдает.

ТОНКИХ (вдруг кричит). Но нельзя же быть такой дурой!

ТАНЯ (стихает, шепчет

). Замолчи…

ТОНКИХ. Я пошутил. Никто меня никуда не забирал. У меня все хорошо. Напал на меня такой стих — вспомнить свою жизнь. И я вспомнил… И, господи, Таня! Ты снова пожалела кого-то постороннего, хотя самой тебе — хоть в петлю! Но сколько можно! Жалеть! Понимать! Убиваться за всех! Сколько можно! Какой ты подаешь пример! Снова поползут юродивые, увечные, на костылях! Обнаружат себя, выберутся из квартир слепые, безногие, в детстве уроненные, изувеченные в авариях, избитые до инвалидности — все они выйдут на улицы, чтобы найти тебя, только тебя! И они будут шептать, стонать, вопить одно слово: «Полюби!» Полюби! Полюби тех, кого никто в жизни никогда не любил, кого терпят изо дня в день, из года в год и которые этим терпением пропитались, как едким потом, — они все захотят стать чистыми! Только — полюби!..

ТАНЯ. Так ты пришел… так ты пришел…

ТОНКИХ. Ну да. Я пришел, чтобы убедиться в том, что был не прав. Помнишь, я утверждал раньше некие истины? То, что я рожден был на заре новой жизни? Что мне продолжать какие-то заповедные дела? Нет… Я смиряюсь. Я смиряюсь, Таня… Смиряюсь… И заберут меня не сей час… попозже. Через полтора года… А ты будешь меня ждать…

Подходит к ней, становится на колени. Кладет голову ей на колени.

ТОНКИХ. И каждый раз… каждый раз, когда окончится срок, ты будешь сидеть в приемных… в важные кабинеты, а тебе не будут отвечать… не будут — и все… И ты будешь выходить к трамвайной остановке… и ничего не видеть из-за слез… а может, не из-за слез, а появится у тебя уже постоянный слезный коньюктивит… И волосы твои поседеют… и юбки будут болтаться на тебе… и начальство будет говорить тебе «ты»… Но как-то в мае ты услышишь из окна второго этажа на углу Елизаветинской и Гражданской «Весенние голоса» и душа твоя содрогнется… И ты наплачешься, наконец, вволю… и тебе станет легко… совсем легко… совсем… так легко, как будто ты уже умерла…

Постепенно гаснет свет.

Сцена 6

Ножиков выскакивает на сцену. Он в старой офицерской фуражке со сломанным козырьком, в полувоенном френче того покроя, что носил Керенский, в тяжелых рабочих ботинках. В руке сумка с книгами, картами.

НОЖИКОВ (за сцену). Толян!.. Толян, ты ему свою дыру покажи в районе грудной клетки! Или пусть тебя за руку схватит, которую тебе под Ростовом оторвало! Ты ему скажи, что пропуск как раз в той руке остался! Пропуск ему! Сколопендра белесая!

Боком, оступаясь, вбегает бледный Толя, одетый в короткую шинель, сбитые яловые сапоги. Один рукав шинели заправлен за черный ремень с бляхой Министерства просвещения.

НОЖИКОВ. Ты еще с ними балакаешь? Если где действительно нельзя проходить, так там будет стена стоять с колючкой и автоматчиками. А если вышек нет, то иди, Толян, не думай! Иди, Толян… А не можешь идти — ползи… А ползти не сможешь — так ты духом прогрызайся! Сейчас у нас времени столько, Толян, что на все хватит. Мы сейчас каждую минуту или секунду можем рассматривать в микроскоп со всех сторон. Только вот… только нечего смотреть, а? Кроме последнего сражения. Давай мы его снова постелим.

Достает книги, расстилает карту на полу.